Писательница анна алиллуева

Анна Мерзлякова отмечала: «Аля Кудряшева — не публичный поэт, хотя её авторские выступления проходят в полных залах.

Воспоминания [Анна Сергеевна Аллилуева] (fb2) читать онлайн

В этом отчёте вы можете проверить в каких компаниях является руководителем или учредителем Алилуева А. Рейтинг бизнесмена может косвенно влиять на все связанные компании. При оценке возможности сотрудничества с бизнесменом которому присвоен ИНН: 740405010442, обратите внимание на стоп-факторы, перечисленные в карточке.

Сразу ослепляет свет, ошеломляет шум и движение людской толпы. Пробираемся к залу заседаний. Ищем знакомые лица. По возбужденным голосам, по громким восклицаниям мы угадываем, что произошло что-то очень большое. И неожиданно в толпе, движущейся нам навстречу, узнаем Сталина. Он идет, окруженный товарищами.

Мы решаемся окликнуть его. Сталин останавливается и кивает нам.

Данный конкурс способствует развитию творческой деятельности, педагогического опыта и инициатив педагогов. Для педагогических работников Ярмарка — это возможность реализовать свой профессиональный потенциал, способ заявить о себе, своих профессиональных достижениях коллегам, это уникальная площадка обмена опытом, возможность установить сотрудничество с единомышленниками, теми, кто разделяет твои взгляды и позиции в поиске путей повышения эффективности организации образовательного процесса.

Конкурс проходил на базе гимназии 12.

А дома озорной Павлуша был заботливой нянькой и делил со мной обязанности кухарки. Много дел отрывало маму от дома. Отец в тюрьме — надо одной прокормить нас четверых. Мама достает работу — шьет с утра до вечера.

И другие дела есть у мамы. Дверь за ним осторожно закрывалась. Гость вынимал из кармана пачки пахнущих типографской краской листовок. Иногда, зашив скатанные прокламации в платье, мать надолго уходила. Не раз брала она с собой и Павлушу, и он уносил листовки, которые мама прятала у него под рубашкой.

О том, где они были, что они с мамой делали, Павлуша не рассказывал. Мы рано научились молчать о многом, что видели и знали. Глава четвертая Отец в тюрьме. Мы выброшены из квартиры в белом доме, что на Батумской улице. Хозяин не хочет держать семью арестованного.

Мы снова переезжаем к бабушке, в домик за полем на Потийской улице. Там и ютимся в двух комнатках, где живет бабушка, ее старший сын и четыре дочери. Маме не сразу удается найти работу. Помогает кто-то из товарищей. В больнице на дом дают шить белье.

С утра до ночи мать сидит за швейной машиной. Мы не мешаем ей. Поле гостеприимно принимает нас к себе на весь день. Только уж больше не радует вечерний гудок. Не к кому броситься навстречу на тропинку, пересекающую поле.

Но товарищи отца узнают нас. Подождите, вернется отец. Отец возвращается. Нерадостные вести ждут его. Тех, кто участвовал в августовской стачке, не принимают на работу.

Чтобы сломить забастовку, власти арестовали четыреста человек. Многие еще в тюрьмах, многих выслали. За отцом следит полиция, встречаться с товарищами, посещать собрания кружка можно лишь с большими предосторожностями. Товарищ Август Бург-ман устраивает отца на 1 маленький механический завод, где сам работает литейным мастером. Этот год был памятен участникам революционных кружков Тифлиса.

Пришли новые люди, принесли новые мысли. Смелые эти мысли принесли молодые революционеры: Coco, — так называли тогда Сталина, — Ладо и Саша. И еще одно имя зазвучало в этом году в нашем доме Курнатовский. Отец произносил его с особенным уважением. Виктор Константинович Курнатовский приехал в Тифлис из ссылки в 1901 году.

Годы ссылки в Енисейской губернии он отбывал вместе с Лениным, Надеждой Константиновной и Кржижановским. Отец часто потом повторял, что благодарен Виктору Константиновичу за то, что он первый познакомил его с Лениным. Виктор Константинович много говорил о Ленине. И сам он был одним из тех русских интеллигентов, которые несли в рабочие кружки верное понимание учения Маркса. С великой признательностью вспоминал всегда о Курнатовском отец.

Наверное, среди товарищей, посещавших отца, видела я Виктора Константиновича. Когда потом отец описывал Курнатовского, я смутно вспоминала высокого худощавого человека в распахнутом пиджаке, его наклоненную к слушателю голову, — Курнатовский плохо слышал. Ярче запечатлелись в моей памяти Ипполит Франчески и Владимир Родзевич. Оба — из славной плеяды русских революционеров-интеллигентов, близко связанных с подпольными рабочими кружками Тифлиса. Мы с Павлушей любили, когда приходили эти ласковые гости.

Мы бросались навстречу к красавцу-великану Родзевичу. Известно, что он выше всех на свете, он даже выше отца, который рядом с невысокой худенькой мамой кажется нам таким большим! И как нам весело и радостно, когда, покончив с домашней возней, мама, умыв и приодев нас, ведет к Клавдии Аркадьевне Франчески или к Калисте Афанасьевне Родзевич. Все, начиная с дома на красивой широкой улице, где жили Родзевичи, кажется нам отличным от нашего маленького домика в Дидубе. Комната Франчески, скромная комната тружеников-интеллигентов, представляется нам собранием редкостных вещей.

Кресло-качалка, картины на стенах, книги в шкалу за стеклом, толстые чудесные книги с картинками. По ним я у Франчески выучилась грамоте. С Павлушей, которому шел девятый год, занималась Калиста Афанасьевна. Я с благодарностью вспоминаю наших учительниц: они находили время помочь семье рабочего-революционера, находили время для возни с нами, ребятами, показывали маме новинки в шитье, сами брались шить нам, во всем старались поднять маму. Бывает, что, гуляя с мамой, мы проходим мимо дома, где живут Франчески, и не заходим в нарядную квартиру Родзевичей у Верийского моста.

Мы остаемся в маленьком садике. Под ветвистым деревом, за столиком, я вижу папу, Ипполита Франчески, любимца нашего великана Родзевича и того, кого отец называет Виктором Константиновичем. Потом я узнала, что здесь, над Курой, где под акациями духанщик разносит молодое дешевое вино, собирались участники подпольных кружков. Гулявшие по набережной тифлисцы не думали, что на виду у всех молодые люди говорят о борьбе против того порядка, который позволяет нарядным, богатым людям беззаботно гулять по набережной, о борьбе против хозяев царя и его чиновников — за светлое будущее рабочих В начале весны 1901 года тифлисская охранка выследила Курнатовского. Вместе с Джапаридзе, Франчески и другими товарищами Курнатовский был арестован.

И все-таки через месяц революционеры организовали первомайскую демонстрацию на улицах Тифлиса. В ней участвовал и мой отец, который работал тогда на заводе Рукса. В Дидубе в этот воскресный день проснулись, как всегда, рано. Поодиночке выходили из домов и по Кирочной улице, через Верийский мост, поднимались к Головинскому проспекту. Там собирались группами железнодорожники и другие рабочие.

День по-летнему теплый, — солнце, безоблачное небо, а товарищи в ватных пальто и папахах. Одетый не по сезону железнодорожник Вано Стуруа. Ему с товарищами придется принять на себя первые удары казачьих нагаек. Рабочие смешиваются с шумливой воскресной тол пой. Возвещая полдень, в арсенале пробила пушка.

Рабочие в папахах бросились на середину проспекта. Долой самодержавие! И неожиданно грозно и смело зазвучала песня: Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас злобно гнетут… Шагая по проспекту, рабочие пели «Варшавянку». Но по улице уже скакали скрывавшиеся во дворах казаки. Они врезались в толпу.

Замелькали нагайки. Рассеянные в одном месте, демонстранты появляются в другом. Полиция, казаки, дворники теснят и избивают рабочих а прохожих. Скрываясь в боковые улицы и переулки, демонстранты окольными путями пробираются к Солдатскому базару. Под красным знаменем там, на площади, собралось несколько сот рабочих.

В толпе разношерстного тифлисского люда успели провести короткий митинг. Гремят революционные песни. Красное знамя проносят по площади. Но схватка с полицией начинается и здесь. Демонстранты не уступают.

Казаки прорываются к знамени. Но им не удается завладеть им. Гордое знамя снимают с древка, и женщины уносят его. Знамя это хранится ныне в тифлисском музее. С завода Рукса отцу пришлось вскоре уйти.

Хозяева не стеснялись. Хозяин побагровел, но, промолчав, ушел из цеха. Через несколько дней один из новых учеников, мальчик-подросток, нечаянно сломал каретку станка. На завод явился молодой Руке, хорошо известный в Тифлисе кутила и пьяница. Ему сказали о поломке, и он, вбежав в цех, с кулаками набросился на дрожавшего, перепуганного мальчика.

Отец встал между хозяином и учеником и спокойно сказал, что кулачной расправы не потерпит. Руке посмотрел на отца, на стоявших у станков рабочих и повернулся к выходу. Вечером отца вызвали в контору и дали расчет. Не найти теперь в Тифлисе отцу работы, но на помощь пришла организация. Отца направили в Баку, где Леонид Борисович Красин помог ему поступить на электростанцию, строящуюся на мысе Баилове.

Глава пятая Мыс Баилов уходит далеко в море. Гористая улица тянется вдоль мыса, соединяя его с бакинской набережной. В конце улицы начинаются нефтяные промысла Биби-Эйбата. Из наших окон в доме на электростанции. Море пенится внизу, у, двора, подернутая нефтью вода отливает радугой.

Азербайджан недаром назвал свою столицу Баку Бакуэ — «город ветров». Ранней весной и осенью норд сотрясал стены дома. Песок забивался в щели закрытых окон и покрывал толстым слоем подоконники и пол. Когда на промыслах горела нефть, черная туча заволакивала небо, и сажа тяжелыми, жирными хлопьями падала на город. Деревья не выживали в отравленном воздухе.

Зелени в Баку не было. Как поразило это нас, выросших в зеленом цветущем Дидубе! Мы приехали в Баку летом. Осенью в этом году родилась Надя. Мама вернулась из родильного дома, и мы с любопытством смотрели, как она осторожно пеленает девочку.

Потом Надю купали. Для нас было новым развлечением наблюдать, как она барахтается в воде, розовая и улыбающаяся. Отец работал старшим кочегаром на электростанции. Он с вечера уходил в ночную смену, и мы оставались одни с мамой. Спать не хотелось.

Мы не могли привыкнуть к завыванию ветра, к зареву нефтяных пожаров. Чтобы отогнать страх, мы просили читать нам вслух. Помню, на промыслах горела нефть. В окнах прыгали отблески пламени. На море ревел шторм.

Мы сидели вокруг стола и слушали стихи о кавказском пленнике. Все было так необычно вокруг. И стихи такие грустные. Мама захлопнула книжку, — пора спать. Я не спала.

В углах двигались тени, и ветер завывал человеческим голосом. Рядом ворочался Павлуша. Я понимала, что и ему страшно. И вдруг он закричал. Успокоить его было невозможно — он бился, плакал: — Боюсь!

Я выскочила на улицу и побежала, забыв о буре и пожаре. Яркий свет электростанции ослепил меня. Ты к кому, девочка? Врачи нашли, что у, Павлуши нервное потрясение. Хорошо, было бы, — советовали они, — увезти его к садам и зелени.

В прокопченном, пропитанном нефтяной и мазутной, гарью Баку не было для нас, ни зелени, ни свежего воздуха. Отец вспомнил о наших друзьях Родзевячах, живших в Кутаисе. Там он скоро поправился. Совсем недавно, пришлось мне побывать и нынешнем Баку. Нарядная набережная, цветы и тропические растения чистые асфальтированные улицы, ровно тянущиеся от центра до промыслового района, новый красивый и благоустроенный город.

Я не узнала в нем старого знакомца моих детских лет. Сейчас не видишь, что ходишь по земле, из которой тут же рядом черпают нефть. А тогда она сочилась отовсюду. Стоило немного отойти от главной — Великокняжеской улицы и пройти к начинавшемуся у вокзала заводскому району — «Черному городу», как приходилось уже осторожно перепрыгивать через блестящие разноцветные нефтяные лужи. В Черном городе, на нефтяных промыслах Ротшильда, отец работал в конце 1901 года, когда из-за неполадок с администрацией он принужден был уйти с электростанции.

Теперь и следа нет этого Черного города. Тогда он в самом деле был черным, как будто только что над ним прошел дождь из сажи. В длину всех черногородских улиц и закоулков тянулись нефтеотводные трубы. Чтобы перейти улицу, надо было перелезать через трубы, плясать по мосткам, заменявшим тротуар. И люди, которые ходили по Черному городу, были грязные, перепачканные мазутом и нефтью.

Но к грязи, к саже, к жирному, носившемуся в воздухе песку, к удушающему запаху мазута все привыкли. У бараков, где жили рабочие, возились дети. Куски железа и обломки рельсов, валявшиеся в жирных лужах, старые чаны из-под керосина стали игрушками. На липких трубах усаживались рабочие, чтобы здесь же пообедать пучком зеленого лука и ломтем чурека. Идя куда-нибудь с мамой, мы оглядывались на прохожих.

Смуглые, лоснящиеся от пота и грязи лица, обернутые чалмами головы, разноплеменный громкий говор. В Баку на промыслах работали азербайджанцы, персы, армяне, грузины, русские. Хозяева старались, чтобы держались они обособленно. В бараках Черного города, где было так же грязно, как на улицах, где вповалку спали на циновках, расстеленных на земляном полу, селились отдельно персы и армяне, русские и азербайджанцы. И было спокойно хозяевам: армяне и татары не сговорятся, не выступят сообща против хозяев.

Не страшны и. Они темны и забиты. Все — судьба, и не боритесь с ней, — учит пророк! А я в Баку, как в нашем тифлисском доме, вижу много людей, которые стараются уничтожить эту страшную национальную рознь. В обеденный час я помогаю маме накрывать на стол.

Я ставлю десять тарелок, но людей приходит больше. Они входят в дом вместе с отцом, и мама выносит из кухни дымящуюся миску. Все готово!.. Я вижу, что лица у всех веселеют. Мама снова наполняет тарелки.

Спасибо, хозяйка, — повторяют за столом. Я слышу имя Ладо. Тогда Ладо Кецховели приехал в Баку. Уже на одной из узких гористых бакинских уличек, в подвале дома с плоской кровлей, глухо шумела печатная машина, и Ладо с товарищами складывал листки. Шрифтом корана, завитками армянского алфавита, русскими, грузинскими буквами на листках написано: «Бороться!

Надо бороться! Нельзя терпеть!.. Высокий человек с откинутыми назад густыми черными волосами, с бородкой. Он улыбается. Таким я вижу его под ослепительно синим бакинским небом.

Вокруг столпились люди, и среди них я. Может быть, меня подняли на руки. Под ногами людей блестит желтый песок, а рядом море — оно крутом, куда ни посмотришь. На плоском голом, как побережье Апшерона, островке, где весной устраивали загородные гулянья, бакинские рабочие праздновали день Первого мая. Навсегда сохранились в памяти куски солнечного дня, пароходики, на которых гремит музыка, палуба, по которой бегают дети и куда, дрожа от восторга, поднимаемся мы с Павлушей.

На маевку ехали с семьями, с детьми. Надо было, чтобы на берегу думали — собираются на обычное праздничное гулянье. Под музыку высаживались на остров. Дети затевали игры, шалили, а рядом шел митинг — ораторы рассказывали о международной солидарности рабочих. Окруженный группой товарищей, негромко говорит высокий Ладо Кецховели, он встряхивает темными волосами и предлагает затянуть песню.

Он организовал маевку на этом каменистом острове. По его зову собрались сюда передовые рабочие бакинских предприятий. Они готовы подтвердить свою готовность к борьбе, к которой призывает их Ладо. Осенью 1902 года жандармам удалось выследить Ладо. Его арестовали, когда он перевозил типографский шрифт в новое, более надежное помещение.

Печатную машину он по частям успел перенести туда раньше. Полиция так и не узнала, где была спрятана машина. В этом же году, еще раньше, был арестован и мой отец. Утром он ушел из дому и не вернулся. Его арестовали как участника революционных организаций Тифлиса и в тот же день перевезли из Баку в Метехи.

Все это мы узнали позже. С трудом налаженная жизнь наша оборвалась. Нужно куда-то уезжать, скорее освобождать казенную квартиру. Как жить? Уехать в Тифлис к бабушке?

На дорогу нет денег. И снова помогли товарищи отца. Нас поселили в квартире одного из них. Дом на Кладбищенской улице. Сразу за ним начиналось тюркское кладбище.

Унылое выжженное солнцем поле с плоскими каменными плитами. Закутанные чадрами женщины, как привидения, проходили между могил и протяжными гортанными воплями оглашали воздух. Вестей от отца не было. Мать грустила, ее терзали тревога и забота. Да и трудно было.

Она не могла найти работы и продала все, что у нас было. На эти деньги мы добрались до Тифлиса. Глава шестая Опять мы в Тифлисе, под бабушкиным кровом. Неожиданное наше вторжение не удивляет и не огорчает старушку. Ну, вот и хорошо, что приехали, говорит она и берет на руки Надю.

Мама только собралась разыскивать отца, как неожиданно он пришел домой. Вину его доказать не удалось. В Тифлисе создавалась тогда подпольная типография — на Авлабаре. Организация послала отца в тифлисскую типографию «Грузинское товарищество». Его взяли туда слесарем по ремонту машин.

Он должен был доставлять шрифты для авлабарской типографии. Помогал ему молодой слесарь, тоже бывший железнодорожник, Гиго Лелашвили, из первого революционного кружка Сталина. Вечерами Гиго выносил шрифты. Все делалось так осторожно, что в типографии ни о чем не подозревали. Однажды организация поручила отцу достать для бакинцев шрифт на армянском языке.

Его не нашлось в достаточном количестве, пришлось уговорить мастера отлить. Отец раздобыл портреты Маркса и Энгельса, тайком сделали клише в цинкографии. Все это надо было поскорей доставить в Баку. И вдруг отец узнает, что мешки со шрифтом и клише пропали, брошены на станции. Те, кто везли их, испугались слежки.

Шрифт из типографии «Грузинского товарищества» мог навести на след авлабарской типографии. Нельзя было допустить это. Гиго отправился на поиски. Через друзей-железнодорожников, расспрашивая, уговаривая, где надо подкупая, он добыл обратно дорогой груз, брошенный в вокзальный подвал. Как ни осторожен был отец, но переправлять шрифт становилось все опасней.

Кто-то из товарищей узнал, что за отцом следят. Надо было покинуть «Грузинское товарищество».

Почему выбранное гражданское общение Аллилуева является ценным источником информации?

• Умер племянник Иосифа Сталина
• Анна Меликова: Инверсия, или Ор-Диких-Фей — Сноб
• А. Аллилуева: другие книги автора
• Лина Алфеева
• Защита документов
• Бизнесмен АЛИЛУЕВА АННА МИХАЙЛОВНА ИНН: 740405010442

Воспоминания [Анна Сергеевна Аллилуева] (fb2) читать онлайн

Экспертный взгляд на жизнь регионов РФ Информационное агентство «ФедералПресс» зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций Роскомнадзор 21. При заимствовании сообщений и материалов информационного агентства ссылка на первоисточник обязательна. Документ, устанавливающий правила применения рекомендательных технологий от платформы рекомендаций СМИ24.

Но так ли это просто? Правда, нужно пройти какие-то испытания, а Лера не хочет замуж за принца и намерена вернуться домой. За многие годы с окраин Эликая никто не уходил.

Он забегал раньше всех и всегда находил время, чтобы заняться с нами. Прогулки в парк Муштаид были особенно заманчивы, когда нас водил туда дядя Миша. Он бегал с нами взапуски по аллеям парка, и даже Павлуша не мог догнать его. Он тряс тутовые деревья, и сладкая тута дождем сыпалась на траву. Мы не думали тогда о том, что дядя Миша, изобретательный товарищ наших игр, — опытный революционер-подпольщик и что собиравшиеся в нашей квартире рабочие учатся у этого двадцатичетырехлетнего питерца. Дядя Миша — Михаил Иванович Калинин отбывал в те годы ссылку в Тифлисе и жил в городе, в квартире-коммуне рабочего Назарова. Он начал работать в железнодорожных мастерских ч начала 1900 года. Отец вспоминал, как пришел к ним в цех молодой токарь, принесший в мастерские революционный опыт, стойкость, упорство подпольщика. Папа в мастерских, подожди, вернется, пойдем гулять, — говорила мама, когда я, совсем еще маленькая, с трудом переступая по комнате, принималась звать отца. Вот вернется отец из мастерских, расскажу ему, — говорила мама расшалившемуся Павлуше. Протяжный резкий гудок врывался в тишину улицы. Бывает, проходит день, ночь, еще день, а отец все не возвращается. Он еще там, в мастерских. И мамин брат, дядя Ваня, уходит туда, и дядя Миша, и все наши соседи, знакомые уходят в мастерские. С черными лицами, с замасленными руками возвращаются люди из мастерских. Случалось, мать посылала меня и Павлушу в мастерские отнести отцу еду. Мы подбегали к воротам и останавливались, поджидая. Перед нами длинные каменные здания с большими мелко-застекленными окнами. Напрасно старались мы разглядеть что-нибудь. За грязными стеклами ничего не видно. Только оглушающее лязганье и стук доносятся оттуда. А из-под арки депо, пыхтя и ухая, выползают паровозы. Тяжело наваливаясь на поручни, рабочие двигают поворотный круг, и паровоз послушно поворачивается. Рабочие подползают под колеса и долго возятся, лежа на земле. Мы видим, как они то и дело отирают пот с закопченных лиц. Наверное, очень жарко под пыхтящим паровозом! В обеденный перерыв отец прибегает домой. Он наскоро съедает обед. Он даже не успевает снять свою рабочую блузу. Только вчера мать с таким трудом отстирала ее, а сегодня рубаха опять насквозь пропитана гарью и маслом. Долго не дождаться этого. Поздно возвращаются из мастерских. С отцом приходят друзья. Усевшись за прибранный стол, кто-нибудь раскрывает книгу и читает вслух. В наш угол, где на материнской кровати уложили меня и Павлушу, ясно доносится голос чтеца. Я приподнимаю голову и гляжу на сидящих. Они все мне кажутся сейчас особенно добрыми, хорошими. И как я люблю это задумчивое, с глазами, словно всматривающимися в даль, родное отцовское лицо. Успокаивающе звучат непонятные слова, когда, отложив книгу, отец и товарищи о чем-то говорят между собой. Как хорошо засыпать под рокот их голосов. Но иногда я долго лежу с открытыми глазами… Не уснуть… За столом говорят громко, требовательно, как будто кого-то призывают к ответу. Позже, когда до сознания моего доходил уже смысл то гневных, то восторженных речей наших друзей, поняла я, что те, кто собирались у нас, были борцами-революционерами и что отец, наша семья, все мы навсегда, всей жизнью, всеми делами и мыслями связаны с делом, за которое борются товарищи. От отца потом узнала я о революционной работе в железнодорожных мастерских. В те годы молодые революционеры Сталин, Кецховели, Цулукидзе собирали в подпольные кружки тифлисских рабочих. И дух возмущения все больше охватывал рабочих Тифлиса, Отец вспоминал о маевке, которую тогда вместе со всеми тифлисскими рабочими праздновали железнодорожники. Было это в 1900 году. Собирались в горах загородом, по дороге к Соляному озеру, неподалеку от которого расположен старинный монастырь. Узкие крутые тропинки, опоясывающие горы, вели к монастырю. Ночью рабочие под видом богомольцев шагали по тропкам. Отец часто и живо описывал маевку, порой мне казалось — я сама была ее участницей. Она начиналась с восходом солнца. Хорошо помню эти места. Набегающие друг на друга холмы, каменистые и голые, местами покрыты густой цепкой травой. По склонам холмов кое-где видны кусты ежевики и терна. От редкой этой зелени еще ярче, кажется, желтизна земли под синим тифлисским небом. Цепляясь за камни и кусты, поднимались рабочие и говорили, говорили о том, что трудно жить, что все невыносимей становится гнет хозяев, что они ненавидят этот порядок и настала пора подниматься на великую борьбу. А после старых рабочих встал молодой, совсем еще юноша. Coco объяснил, почему празднуется день 1 мая — день международной рабочей солидарности. Все чаще собирались у нас товарищи. В их голосах звучит озабоченность. Слово, которое они повторяли, давно мне знакомо: «Забастовка! Ночью вновь собрались в горах рабочие. Михаил Иванович Калинин выступил первым. Но пусть нас не пугает это. Как предсказывал Михаил Иванович, жандармы попытались разгромить готовящееся выступление. В ночь на первое августа зачинщиков, и моего отца в их числе, арестовали. Утром об этом узнали в мастерских — и забастовка началась. В токарном цехе, где работал Калинин, остановили паровые машины. И сейчас же прекратил работу вагонный цех. Мастерские опустели. Все рабочие — четыре тысячи человек — покинули их. Скоро он узнал об этом. Каждый день новые заключенные прибывали в тюрьму. Бастовали не только железнодорожные мастерские. Остановились, забастовали почти все тифлисские заводы и фабрики. Так откликнулись тифлисские рабочие на призыв молодых революционеров. Власти пытались приостановить движение, сотнями хватая передовых рабочих. Чтобы попасть из Дидубе к Метехскому замку, нужно пересечь весь Тифлис. Я и Павлуша всю дорогу бежим впереди. Маме и дяде Мише не догнать нас. Останавливаясь, мы спрашиваем: — Далеко еще? Пыльные не мощеные дороги окраин остаются позади. Мы пересекаем каменную мостовую и выходим к Куре. Она здесь такая же быстрая и мутная, как и в нашем Дидубе. Высоко на горе Метехский замок — тифлисская тюрьма. Мы переходим мост и останавливаемся против тюрьмы. Я не могу оторвать глаз от решетчатых окон. Вокруг толпятся люди — родные арестованных. Как и мы, в какой-то тщетной надежде пришли они под эти окна. Мама расстилает на камнях платок и вытаскивает из мешка арбуз. Дядя Миша купил его по дороге. Мы рассаживаемся в кружок, и мама разрезает арбуз. Дядя Миша рукой чертит в воздухе знаки, и мы видим, как, отвечая ему, показываются руки из-за решеток тюрьмы. Нельзя на таком расстоянии разобрать лиц, и мы напрасно стараемся увидеть в окнах отца. Сумеет ли дядя Миша объяснить ему, что в бараньей голове, которую мы только что передали тюремщикам, лежит скатанная в комочек записка? Громкий окрик заставляет нас вздрогнуть. Перед нами два стражника. Мама незаметно толкает дядю Мишу. А ну-ка, пошли! Дядя Миша делает удивленное лицо. Это не сигналы. Он развлекал детей показывал им «зайчиков». Его не слушают. Нас ведут в участок. Мы поднимаемся по узким и людным улицам Майдана. Рядом горланит, шумит тифлисский базар. Надо перейти дорогу. Конвой останавливается. Фаэтон не может разминуться с арбой. Путь загорожен, и мы видим, как дядя Миша переглядывается с мамой. Через секунду его уже нет с нами. Стражники ничего не замечают — они переругиваются с кучером. Только в участке обнаруживается исчезновение дяди Миши. Я была одна. Одна, с детьми, — повторяет она. Она никого не знает, никого не видела. Какой-то человек подсел к детям и играл с ними. Вечером нас отпускают из участка. Мы идем домой. Дядя Миша остался на свободе! Но охранка следит за ним. Через несколько дней дядю Мишу увели в тюрьму, — туда же, в Метехский замок. Глава вторая В Тифлисе, в поселке Дидубе, где прошли первые годы моей жизни, родилась моя мать. Обнесенный открытой галереей, дом деда был похож на все дома Дидубе. Дел по дому было много. Не покладая рук работали бабушка и ее старшая дочь Ольга — моя мать. Женщины стряпали, шили, стирали. В доме всем распоряжался дед. Тихая жена и дети трепетали перед стариком. Всегда вспыльчивый и упрямый, он к старости стал еще гневливей. Он был трудолюбив и брался за все. Он хотел разбогатеть. Но что-то ему всегда мешало. Доходы не увеличивались, а долги прибавлялись. Неудачи озлобляли старика, и он срывал досаду на домашних. Старшая дочь подрастала. Чаще заглядывал в дом друг деда — владелец соседней колбасной. Выпивая с гостем кружку-другую пива, дед примечал взгляды, которые гость бросал на старшую дочь. У колбасника были деньги. Неважно, что он уродлив и стар, что левый глаз у него стеклянный. Судьба моей матери была решена. Ей не исполнилось и шестнадцати лет, когда дед просватал ее за старика. В доме уже тогда жил слесарь железнодорожных мастерских Сергей Аллилуев. Дед не любил молодого жильца из флигеля, который засматривался на Ольгу. Что нужно этому голяку-рабочему? Не для него растит дочь старик Федоренко. Но ничего дед не мог поделать. Увлек молодой слесарь Ольгу. Не богата была ее юность — улица в Дидубе, дом, где под тяжелую руку сурово расправлялись с. И вдруг в дом пришел молодой рабочий Аллилуев. Он ни перед кем не смирялся. Однажды он увидел, как дед поднял руку на мою мать. Неизвестный пришелец, бедный жилец из флигеля — он осмелился остановить властную руку деда. И Ольга увидела, что ее отец, перед которым в страхе все смолкали, отступил перед Аллилуевым. А рассказы молодого жильца о жизни народа, которые слушала Ольга, когда они тайком встречались под акациями бабушкиного дворика! Ей, никогда не выезжавшей из Тифлиса, они казались сказочными. Потом и мы слушали эти невыдуманные рассказы отца, из которых узнавали, что не все в мире устроено правильно, не все справедливо. У бабушки отца, в прошлом крепостной крестьянки, с молодости не было ни одного зуба — их табакеркой выбил помещик. А деда много раз секли на конюшне. Он показывал внукам глубокие, до старости не заросшие, рубцы на спине. Отец родился через шесть лет после уничтожения крепостного права в селе Раменье, в Новохоперском уезде Воронежской губернии. Не намного стало легче жить крестьянской семье. Мой дед по отцу умер рано, от холеры. Осталось пятеро ребят. Отец пошел «в люди» с двенадцати лет. Унижения, окрики, брань, детские незабываемые обиды. Отец и тогда был горд, строптив и непокорен. С шестнадцати лет он стал скитаться по заводам. Начал свой рабочий путь в борисоглебских железнодорожных мастерских. Потом — мастерские в Ельце, в Коврове, в Уфе. Хотел осесть в Москве или в Нижнем. Не нашел работы. Вернулся обратно в Борисо-глебск и там от товарища услышал о солнечном крае, где будто бы жить рабочему человеку легче, чем всюду. Так отец оказался в Тифлисе. Это было в 1890 году. Ему было двадцать четыре года. В Тифлисе отец около двух лет проработал в железнодорожных мастерских и ушел, не захотел платить штраф за то, что дал пощечину доносчику. Когда на батумском заводе Ротшильда он наотрез отказался заменить штрейкбрехера, мастер, угрожая, пророчил ему: — Не миновать тебе Петропавловки! Плача, бабушка жаловалась на жестокость мужа и на свое бессилие помочь Ольге. Был назначен день помолвки, но в ночь накануне торжества невеста ушла из родительского дома, ушла с тем, кого выбрала сама. Несколько девичьих вещичек сложила в узелок и, как условилась с суженым, выбралась через окно. Рядом была комната деда. Цепной пес Бельчик лежал внизу и никого не подпускал близко. Этому сторожу дед верил и засыпал спокойно. Но Бельчик давно привык к ласковой руке молодого жильца и не пошевелился, когда тот помог Ольге выскочить из окна. Молодые рабочие железнодорожных мастерских, товарищи отца, которые помогли ему выкрасть невесту, нашли и квартиру для молодых. Туда однажды явился дед. В руках у него была плетка, которой он собирался проучить непокорную дочь и вернуть ее домой. К деду вышел отец. Старик понял, что случившееся непоправимо и что ему остается только примириться с молодыми. Начало семейной жизни мамы было началом ее революционного пути. Через несколько дней после свадьбы ночью молодых разбудил стук в дверь. Дело в том, что революционный кружок, участником которого был отец, выпустил первые печатные прокламации, и гектограф, на котором размножали листовки, полиция пыталась найти в квартире отца. Это был 1893 год. С тех пор много раз квартира наша подвергалась обыскам. Семь раз арестовывали отца, ссылали его. Совершая побеги из ссылок, скрываясь от преследований полиции, он переезжал из города в город, менял квартиры. Такой бродячей жизнью мы жили до переезда в Петербург. Еще детьми узнали мы все опасности и лишения, выпадавшие на долю тех, кто вступал на путь борцов-революционеров. Едва научившись говорить, мы уже знали, что надо бояться полиции, надо скрывать то, о чем говорят, чем заняты взрослые дома. Жизнь, в которой все для нас таило угрозу, опасность, стала нашим уделом с рождения. Но годы эти не оставили во мне тяжелых воспоминаний. Светлым и радостным вижу я и вновь восторженно переживаю далекое это прошлое. Лишения не рождали горечи. Нет, очень рано, совсем ребенком, стала я гордиться делом, которым жила наша семья. И думаю я, что радость, которую вызывает во мне прошлое, рождена общением с людьми, высокие мысли, чувства которых озарили мое детство и юность. Глава третья Поселок Дидубе был взволнован. У дворов оживленно обсуждали ночное происшествие — убили и ограбили самую богатую домовладелицу. Передавали страшные подробности убийства. Это было особенно любопытно, потому что все хорошо знали убийцу и его жертву. Вместе с бабушкой мы стояли на улице и в который раз слушали страшный рассказ. И вдруг все замолчали. Два стражника вели убийцу. Он шел, потупив голову, около нашего дома неожиданно замедлил шаги. Все на улице услышали, как он громко сказал, указывая на бабушку: — А вот эту убить не смог, рука не поднялась… Я услышала, как бабушка прошептала: «Несчастный! Она выслушает, утешит — и слезы высыхают; Зажав в руке липкое лакомство, бежишь обратно, забыв обиду. Бабушка не осуждала своих детей она гордилась ими. Она сочувствовала бунтарям Дидубе. Рабочие железнодорожных мастерских любили бабушкин дом. Они знали, что хозяйка дома — их друг. И если было не безопасно хранить у себя какой-нибудь сверток, всегда можно было сказать, не вдаваясь в излишние пояснения: «Магдалина Яковлевна, спрячьте это». Все знали в Дидубе, что бабушкин дом открыт для тех, кого преследует полиция. Знали это и в полиции. Однажды к бабушке зашла молодая незнакомая девушка. Взволнованная, с заплаканными глазами, она спрашивала, где тут живет старая Федоренко. А кто вас прислал к нам? К незнакомке вышла мама. Девушка рассказала, что приехала в Тифлис к жениху, ссыльному Родзевичу. Никого — ни близких, ни знакомых — у девушки в Тифлисе не было. Пришибленная известием, она направилась к полицейскому участку. Там у пристава она думала узнать о судьбе жениха. Девушка невольно произнесла вслух: — Что же делать? Куда деваться? И тогда пристав не без иронии посоветовал: — А вы разыщите тут дом старухи Федоренко. Там ее родичи Аллилуевы вас приютят. Так незнакомка пришла к бабушке. Жили в доме разные люди. На драки, которые устраивал во дворе один из жильцов, пьяница-плотник, сбегался весь двор. С криками: «Маркелов дерется! Плотник избивал жену или бросался с кулаками на прохожих. Только бабушка могла усмирить разбушевавшегося пьяницу. Она, бывало, выбегала во двор и становилась перед Маркеловым. И онотступал… Откуда брала худенькая маленькая старушка силу, укрощавшую хулигана? Страшный Маркелов был моим личным врагом. Притаясь, из-за забора, наблюдали мы однажды, как пьяница избивал распухшую от побоев, истерзанную жену. И уж не помню, как произошло, но, не выдержав, я плеснула в Маркелова водой. Мое детское сердце трепетало от негодования и жалости. Меня едва успели схватить и унести. Когда потом он появлялся во дворе, я пряталась. Он искал меня, грозя убить. Во дворе знали — черная сотня спаивает и заманивает в свою шайку Маркелова.

Главный редактор Оя Е. Адрес редакции: 127055, РФ, г. Москва, ул.

Воспоминания: краткое содержание, описание и аннотация

• Лина Алфеева
• Авторизация
• Образование
• Краткая биография автора
• Происхождение и структура сборника писем Аллилуева

Анна Аллилуева – лучшие книги

У нас была прекрасная плеяда двукультурных писателей, которые принадлежали одному из этносов, населяющих империю, но писавших на русском языке. Фазиль Искандер, Юрий Рытхэу, Анатолий Ким, Олжас Сулейменов, Чингиз Айтматов… Традиции этой школы — глубокое знание национального материала, любовь к своему народу, исполненное достоинства и уважения отношение к людям других национальностей, деликатное прикосновение к фольклору. Казалось бы, продолжения этому не будет, исчезнувший материк. Но произошло редкое и радостное событие — пришел новый прозаик, молодая татарская женщина Гузель Яхина и легко встала в ряд этих мастеров. Роман «Зулейха открывает глаза» — великолепный дебют. Он обладает главным качеством настоящей литературы — попадает прямо в сердце. Рассказ о судьбе главной героини, татарской крестьянки времен раскулачивания, дышит такой подлинностью, достоверностью и обаянием, которые не так уж часто встречаются в последние десятилетия в огромном потоке современной прозы.

Несколько кинематографичный стиль повествования усиливает драматизм действия и яркость образов, а публицистичность не только не разрушает повествования, но, напротив, оказывается достоинством романа. Автор возвращает читателя к словесности точного наблюдения, тонкой психологии и, что самое существенное, к той любви, без которой даже самые талантливые писатели превращаются в холодных регистраторов болезней времени. Словосочетание «женская литература» несет в себе пренебрежительный оттенок — в большой степени по милости мужской критики. Между тем женщины лишь в двадцатом веке освоили профессии, которые до этого времени считались мужскими: врачи, учителя, ученые, писатели. Плохих романов за время существования жанра мужчинами написано в сотни раз больше, чем женщинами, и с этим фактом трудно поспорить. Роман Гузель Яхиной — вне всякого сомнения — женский.

О женской силе и женской слабости, о священном материнстве не на фоне английской детской, а на фоне трудового лагеря, адского заповедника, придуманного одним из величайших злодеев человечества. И для меня остается загадкой, как удалось молодому автору создать такое мощное произведение, прославляющее любовь и нежность в аду… Я от души поздравляю автора с прекрасной премьерой, а читателей — с великолепной прозой. Это блестящий старт.

Стаж работы - 7 лет. Книги, которые сформировали мой внутренний мир В книгах заключено особое очарование; книги вызывают в нас наслаждение: они разговаривают с нами, дают нам добрый совет, они становятся живыми друзьями для нас... Мой внутренний мир, в первую очередь, сформировали: моя семья, педагоги, коллеги, ученики и просто люди, которые подарили мне чуточку своей души. Что касается книг...

Что касается книг... Я очень люблю читать, поэтому на меня произвело неизгладимое впечатление довольно много книг. Мой взгляд на мир Учителя начальных классов — особый народ в учительской среде.

Они занимаются самой деликатной, важной и ответственной работой: буквально за ручку переводят детей через бурный поток школьной жизни, в котором они оказываются, придя в первый класс.

Неужели у Володи холодное сердце? Нет, нет, не может быть... Ведь написал он стихи для классной газеты... Все, за что ни брался, у него получалось. И Рябова тогда не пришлось уговаривать, хотя директор предупреждал, что газета будет только в том случае, если она умеет стоять на коленях и Рябов «снизойдет» — кроме него, никто не умел в классе рисовать. На коленях перед Рябовым стоять не пришлось. Володя пошептался с Аликом, они остались после уроков и сделали отличную газету. Но газета — пустяк, важно изменить обстановку в классе, и Регина Чеславовна надеялась, что именно Володя поможет ей.

Но он не вмешивался. Смотрел на проделки ребят со стороны, снисходительно, как на баловство детей. И горячая привязанность и нежность к нему в душе Регины Чеславовны сменилась каким-то другим, сложным чувством. Однажды они задержались после уроков, рассматривали английские и немецкие книги, которые достала Регина Чеславовна. Потом вместе шли по улице. Володя в узком длинном пальто — наверное, отцовском — казался совсем взрослым, Регина Чеславовна была в тонком плаще, но под ним приятно согревал тело ватник, подаренный ей при освобождении из лагеря советским солдатом. Володя говорил вдохновенно; он только что прочитал книгу о Гейне, выучил несколько его стихотворений на немецком языке. И Регина Чеславовна снова поддалась его обаянию. И стихи Гейне, и то, что ты их так чувствуешь...

Я тебя давно хотела спросить... Почему ты равнодушен к жизни класса, не реагируешь на то, что там происходит? Ведь тебя уважают, считаются с тобой. Подумай об учителях, о других ребятах. Компания ведь и тебе мешает, лишая полноценных уроков... Уроки для меня — только ориентир... А Рябов не такой уж плохой парень, без Мищенко. С Игорем долго возились, надо было сразу из школы гнать... В рабство продать, что ли?

Мне некогда и не хочется этим заниматься. Тем более, что вы мне такие чудесные книги достали. Можно, я пойду? Вот и не получилось разговора. Володя Сопенко слишком занят собой, подготовкой себя для блистательного будущего. Нет, ее сын, наверное, был бы другим... День и ночь по брусчатке грохотали орудия, дребезжали повозки, шли и ехали солдаты — загорелее, пропыленные, приманивали глаза школьников орденами и медалями. В саду, возле школы, бойцы останавливались на отдых. Школьники встречали их цветами.

Ходили за цветами в поле, обрывали все цветущее в палисадниках и садах, в оправдание говорили людям: — Это солдатам! Люди не возражали: цветы — солдатам... Трудно было вести уроки: добрая половина учеников крутилась между солдатами, носила им холодную воду, бегала за папиросами... Школьный год завершал счет трудным дням, вместе с ветками цветущих каштанов во все окна стучались долгожданные школьные каникулы. Экзамены прошли удачно. Перед каникулами для старшеклассников устроили вечер. Вместе с ребятами пришли родители, нарядные, с цветами. Из воинской части прислали солдата-баяниста. Девочки окружили его, к ним присоединились мальчики, учителя, стали петь.

Одна за другой звучали военные песни — о разлуках, о верных друзьях, которые выручают в бою, не жалея жизни, о любимых, умеющих ждать, о соловьях, мешающих спать солдатам. Других песен еще не было: война только закончилась. Потом играли в «ручеек», танцевали под баян. Кузьма Иванович захлопал в ладоши, попросил всех сесть. Принесли стол, покрытый красным полотнищем, поставили цветы. Началась официальная часть. За лето вы отдохнете, наберетесь сил. Мы, учителя, надеемся, что в следующем учебном году жить будем дружнее, умнее, содержательнее... Кузьма Иванович остановил шум движением руки — об этом потом.

Все встали. Мама Симы Бецкой подошла к роялю, заиграла «Реквием» Моцарта. У многих на глазах появились слезы. Моцарт писал «Реквием» по заказу одного человека. Мог ли он думать, что его «Реквием» будет звучать над землей в память о миллионах? После вечера ребята, теперь уже девятиклассники, хотели проводить ее, но Регина Чеславовна отказалась. Вместе погуляли по центральной улице, в переулок она свернула одна. Шла медленно, вся еще под впечатлением душевной близости с ребятами. Они с мужем жили в тупичке, недалеко от центра, но когда свернешь с главной улицы, кажется, что сразу попадаешь на окраину: ни мостовой, ни тротуаров, ни света — маленькие домики за глухими заборами.

То, что они с мужем нашли друг друга, было чудом. Потерялись в первые дни войны. Он ушел в военкомат узнать, что и как, и не вернулся, отступил с воинской частью. Она долго пряталась с сыном по знакомым, по подвалам и чердакам, пока не выдала их какая-то сволочь... В конце переулка был нежилой участок — разгороженный сад и груда кирпичей от разрушенного дома. Проходить мимо этого участка в темноте неприятно. На углу зияла чернотой пустая трансформаторная будка, она тоже не вдохновляла на одинокие ночные прогулки. Когда не встречал муж, Регина Чеславовна бежала по переулку, оступаясь в ямы. Муж так и остался военным, часто ездил в командировки.

Боялась за него: страшно погибнуть от бандитского удара из-за угла именно теперь. И в то же время знала, что единственный путь — борьба, поэтому не удерживала мужа и сама не уходила от трудностей. А положение в области, несмотря на то что закончилась война и трудности, казалось, должны были отступить сами собой, было очень тяжелым. По центральной улице, куда выходили окна школы, часто двигались траурные процессии. На венках ленты с надписью: «Погибшему от бандитских рук украинских националистов... Жестокая борьба с бандеровцами продолжалась на всей территории Западной Украины. В труднейших условиях советские, партийные работники, военные налаживали экономическую и культурную жизнь области. Вот и ее муж... Но что это?

Там, в глубине, загораживая проход, стоит какая-то компания. Что они здесь делают? Молча стоят, ждут кого-то. Может, ее? Узнала коренастую фигуру Мищенко. Папироска слабо освещала его полные губы, на голове — кубанка. Интересно, как он выглядит без кубанки? Остальные молчали, отворачивались, прятали лица. Какие-то другие, не школьные его товарищи.

Но и враждебен. Он, конечно, способен не только бахвалиться. Фашисты тоже с этого начинали: убивали коммунистов, потом учителей... Пошла прямо на них. Игорь стоял на месте, другие — кто, она не знала — отступили к забору. Глава вторая. Густым, низким подхватывала Ника, а потом — все, кто как умел, в лад и не в лад, но дружно, задорно. Озеро далеко, без песни не доберешься, а купаться всем хочется. Клара любила запевать, любила это состояние приподнятости, когда поешь, любила, как запевала, идти впереди, рядом с вожатой.

Песен она знала много, пела охотно, вытягивала всех, когда песня сникала и переходила в невнятное бормотание, увлекалась, задирала голову, втыкаясь носом прямо в солнце, зажмуривая глаза, чтоб, не видя его, ощущать его горячую ласку. Тонкий голос Клары опирался на голос Ники и, хотя был ярче и звонче, терялся и дрожал, когда Ника замолкала. Иногда они пели только вдвоем, совсем не походные песни. Песен этих почти никто не знал, хотя это были очень хорошие песни. Иногда их пели родители Клары. У Клариного отца приятный тенор, у мамы — такой же высокий, тонкий, немного резковатый, как у Клары, голос, для дуэта они не очень подходили, но все же как-то прилаживались друг к другу, пели хорошо, задушевно; видно было, что все, о чем они поют значительно и дорого для них. Как-то Клара начала напевать одну из этих песен, Ника подхватила. Почему-то и Ника их знала. Расшумелся ковыль, голубая трава, Ой, геройская быль, не забыта, жива, хоть давно отгремела гроза...

Маруся Бондаренко лежит в степи глухой В походной портупее и шапке боевой... А про маленькую девушку в солдатских сапогах выучили все, и когда Клара запевала, подхватывал весь отряд: И рядом с нами в кожаной тужурке, В больших изодранных солдатских сапогах Шагала гордо женская фигурка, Шагала девушка с винтовкою в руках... Эта девушка была такого же маленького роста, как Клара, она погибла, защищая знамя, а кто-то вот сложил про нее песню. Хотя и Клара, и Ника, и другие девочки в их отряде вышли из пионерского возраста — все они перешли в девятый класс, — им было очень хорошо в лагере. Ведь из-за войны ездить в пионерские лагеря не пришлось. Лагерь занимал несколько деревянных дач в центре курортного городка, расположенного неподалеку от областного центра. Когда-то здесь жила польская буржуазия, пила прославленную воду «нафтусю» и «юзю», потом лечили свои печени и почки немецкие офицеры. Сейчас большинство дач пустовало, курортные сооружения разрушены, запущенный парк переходил в лес, густо поросший орешником и ежевикой. Пионеры «паслись» в лесу, идя на озеро и обратно, набирали мягких, еще молочных орешков, потом перебрасывались ими с мальчишками, которые жили в соседней даче.

Озеро тоже было запущено: купальни разбиты, доски на искусственных деревянных пляжах, разбросанных по всему озеру, подгнили; на глубоком месте стояла вышка для прыжков, но очень высокая, ребятня прыгала с ее нижних этажей. Девочки в комнате были из разных районов области. Клара и Ника — из города. Но обе они в город приехали недавно и познакомились только в лагере. Были они очень разные, и не только характерами, но и внешностью. Маленькая, беленькая, подвижная Клара — все переливы настроения на ее круглом курносом личике. Как бы она ни печалилась, слегка заостренный ее носик не поникал, торчал задорно вверх, смеялись веснушки и поднимались удивленно и радостно тонкие круглые бровки, ожидая от окружающего только хорошего. Из круглых глаз, рыже-зеленых, с короткими загнутыми ресничками, одинаково легко выкатывались и слезы и смех. Клару редко звали по имени — чижик, коза, стрекоза, пуцвиринок воробышек.

Ника — высокая, широкоплечая, с крупными прямыми чертами лица. Смуглое темноватое лицо Ники казалось бы угрюмым, если бы не глаза: светлые, всегда внимательные, «говорящие» — называла их мама. Да еще родинка над верхней губой, сбоку. Ходила Ника крупно, размашисто, движения ее были резковаты, суждения решительны и категоричны. Она была всегда сдержанной, холодной и этим отпугивала подружек. Но Клара прилепилась к Нике, она будто не замечала ни резкости, ни холодности. У Клары была очень удобная способность обходить то, что было сложнее ее понимания. Когда Ника замыкалась и как-то непонятно печалилась, Клара не расспрашивала — что да почему. Просто тормошила, тянула в игру, бывала даже назойливой.

Ника не сердилась. С Кларой они ладили. Не так часто выдавались чистые солнечные дни, вечно у гор бурлили и ссорились тучи, толкаясь о вершины и не умея через них перескочить. Эти скандалы кончались громом и слезами, и почти ежедневно городок поливался дождем. Все было насыщено влагой, солнце не справлялось с нею, даже доски слегка парили. Сколько бы она ни жарилась, тело ее только смуглело да все больше золотился пушок на руках и ногах. Клара прикрывалась косынкой: она сразу вся наливалась розовым цветом, как будто не кожа краснела, а выступал он изнутри. Хоть и были они все время вместе, поговорить не пришлось: то поход в кино, то на озеро, то в лесопарк за орехами, то игра в волейбол. Сейчас все барахтались у берега, а девочки переплыли к дальнему помосту-пляжу и остались вдвоем.

Маму прислали, чтоб она сделала памятник генералу, который погиб при освобождении города. Сколько она будет работать, столько мы и будем здесь. Он часто в командировки ездит, мы с мамой всегда за него переживаем. Знаешь, в селах, в Карпатах, — бандеровцы... Мне кажется, его и не было никогда. Клара фыркнула: — Такого не может быть. Откуда же ты взялась? Ну ладно, хватит, — прервала она себя, заметив на Кларином лице недоумение и сочувствие. На берегу остановилась легковая машина, из нее вывалились две девочки, а может, и девушки в ярких воздушных платьях и соломенных шляпах с огромными полями и двое ребят в светлых костюмах.

Наряд их был явно не пляжный, но, видно, они и не собирались купаться. Девочки, высокие, тонконогие, да еще в туфлях на каблуках, отошли к деревьям, стали причесываться, поправлять платья. Ребята, сняв пиджаки и повесив их на дерево, достали из машины какое-то полотнище, расстелили его на траве, стали извлекать из сумок свертки, бутылки; все это раскладывали и расставляли на скатерти, брошенной поверх полотнища. Один из них, широкоплечий, круглоголовый, пошел вдоль берега, остановился с той стороны, где расстояние до помоста было самым коротким, приложил руку козырьком к глазам и начал бесцеремонно разглядывать Нику и Клару. Клара, приподняв краешек косынки, украдкой наблюдала. Товарищ круглоголового отвлекся от своих хлопот, подошел к берегу и тоже стал глазеть на девочек. Нам как раз вас не хватает! Он еще что-то добавил, чего девочки не расслышали, и громко захохотал. Но ребята направились к деревьям, компания стала рассаживаться вокруг скатерти.

Ника и Клара повернулись к ней спиной. Плескалась под досками вода, вопила ребятня на пляже, смеялась и что-то выкрикивала компания, но так было много воздуха, простора, что звуки, возникая, сразу улетали ввысь и не тревожили. Разморенные солнцем, девочки начали подремывать, как вдруг совсем близко раздался плеск, и когда они сели и оглянулись, круглоголовый уже влезал на плот, другой паренек подплывал к нему. Прыгая и вытряхивая воду из ушей, круглоголовый в упор, внимательно разглядывал Нику и неопределенно усмехался. Но она руки не подала, поднялась на ноги, отошла к краю помоста. Клара поежилась, виновато взглянула на Нику и, сидя, протянула пареньку руку. Он дернул, Клара взлетела, повалилась на него. Он приложил пальцы к губам и послал Кларе, чуть не ткнув ей в лицо, воздушный поцелуй. Впрочем, имя мы дадим сами...

Нет, старо... Не поэтично... Нашел: Пупочка! Пупочка, такой вот турнепс. Эту вычитанную где-то фразу он повторял через каждые два-три слова. Ника подумала: он сам как турнепс — длинный, бескровный, синюшный. Во время войны, в эвакуации, они с мамой досыта наелись этого турнепса. Браво, подходит! Ника прыгнула за нею.

Клара, обиженно всхлипывая, плыла к берегу. Гарри нырнул, выскочил перед Никой, загородил ей дорогу. Ника резко повернула и поплыла к другому берегу, но Гарри снова оказался впереди. Тогда она свернула к вышке. Гарри плыл следом. Ника взобралась по шатким ступенькам на первый ярус, потом на второй, третий. И все время слышала за спиной Гарри. Оказавшись на самом верху, она обернулась и резко, гневно спросила: — Что тебе, в конце концов, нужно? Гарри вскинул брови, губы его дрогнули в полуусмешке.

У меня нет имени! По крайней мере для тебя. Штучка и Беця из нашей компашки стильные девочки, но мне с ними скучно. И уж если я чего-то захочу... Все равно скажешь! Игорь наступал на Нику, она отодвигалась, пятилась, пока не оказалась на доске, выступающей далеко над водой. Доска пружинила, потрескивала. Ника подумала, что доска такая же изношенная, подгнившая, как все сооружения вокруг. Ты мне сразу понравилась.

Ника повернулась к нему спиной. Как далеко видно! Лесистые горы совсем рядом, деревья на склонах различишь: кричат ребята на пляже — такие махонькие букашки; машет галстуком пионервожатая, жест очень выразительный: не смей, не смей прыгать! Внизу далекая глубина под поверхностью озера. Интересно, сколько метров? А сзади наступает этот наглый, губастый. Лучше умереть, чем поддаться ему! Ника сложила над головой руки, вытянулась в струнку и уже в воздухе услышала испуганное с вышки: — Не надо, я уйду!.. Вода оглушила, ослепила, но это только миг.

Ника вынырнула, вдохнула и поплыла к берегу. Навстречу в воду посыпалась ребятня, с берега орали девочки из ее отряда: «Ура! Выйдя на берег и еще не слыша сквозь какую-то пелену возмущенной скороговорки вожатой, Ника оглянулась на вышку. Отсюда она не казалась высокой — нормальная вышка. Прислонившись к перилам, в задумчивой позе стоял губастый и глядел в ее сторону. Происшествие на озере они давно уже обсудили. Ника читала, Клара делала ей прическу: громоздила какие-то немыслимые султаны волос, перевязывала разноцветными лентами. Снизу, со стороны мальчишеского корпуса, донесся шум, смех, кто-то замогильным голосом проревел: — Внимание! Клара и Ника кинулись к перилам.

Когда показалась голова Ники, в хохлах и бантах, внизу грянул смех, но Ника, не обращая внимания, крикнула сгрудившимся под балконом мальчишкам: — Что там у вас? Мальчишка в бумажном колпаке и накинутой на плечи простыне, изображая глашатая, с завыванием гундосил в скрученный из газеты рупор, за ним шествовал другой, в таком же одеянии, неся в высоко поднятых руках огромное яблоко. Выло известно, что прошлой ночью мальчишки совершили набег в чей-то сад. Бесхозных садов было много, и это не очень преследовалось. Утром мальчишки перебрасывали со своего балкона девочкам яблоки и сливы, но такое огромное желтое яблоко с красной щекой трудно было встретить даже на заваленном яблоками базаре. Из комнат выскочили девочки, облепили перила балкона, а глашатай вещал: — Это яблоко предназначено той, что всех прекрасней! Просим обитательниц балкона провести разбирательство, объективное и справедливое, и присудить сей прекрасный плод самой достойной! Внизу Ника разглядела Володю Сопенко, но он повернулся к балкону спиной и с независимым видом отошел от мальчишек. Ника нисколько не сомневалась, что эта затея его.

Кто еще из мальчишек знает о споре трех богинь из-за злополучного яблока с коварной надписью: «Той, что всех прекрасней»? А Вовка напичкан всякими сведениями. Ника держала гладкое теплое яблоко в ладонях, Клара дергала ее за вихор и просила: — Ну давайте, давайте же судить! В это время к воротам подъехала машина, та, что была у озера. Из нее вышел Гарри. На территорию лагеря посторонних не пускали, и он подозвал к забору Вовку Сопенко. Было видно, что они давно и хорошо знакомы. Это удивило Нику: что может быть у них общего? Игорь о чем-то расспрашивал, потом они вместе обернулись, поглядели на балкон.

Ника отшатнулась, спряталась за столб, но Клара, усевшись на перила, демонстративно разглядывала Игоря и девочек в машине: здесь она не робела, здесь она у себя дома, пусть смотрит кто хочет, если не лень. Игорь галантно шаркнул ножкой и махнул Кларе, как старой знакомой. Клара показала ему язык. Компания уехала. Ника, сунув яблоко Кларе, выбежала во двор, подошла к Володе: — Что ты ему сказал?

Лина Алфеева - все книги автора онлайн

Товар надлежащего качества обмену и возврату не подлежит Описание Анна Эрель рассказывает о том, как она завязала знакомство в социальной сети с джихадистом, одним из ближайших соратников главы «ИГ», стала его виртуальной женой и чуть не уехала в Сирию, а теперь живет под охраной полиции. Французская журналистка примерила на себя роль типичной наивной жертвы исламской пропаганды, истории которых мы слышим все чаще в последнее время, чтобы показать читателям, как она работает, сама не подозревая, как далеко ее заведет подобный эксперимент.

У нас была прекрасная плеяда двукультурных писателей, которые принадлежали одному из этносов, населяющих империю, но писавших на русском языке. Фазиль Искандер, Юрий Рытхэу, Анатолий Ким, Олжас Сулейменов, Чингиз Айтматов… Традиции этой школы — глубокое знание национального материала, любовь к своему народу, исполненное достоинства и уважения отношение к людям других национальностей, деликатное прикосновение к фольклору. Казалось бы, продолжения этому не будет, исчезнувший материк. Но произошло редкое и радостное событие — пришел новый прозаик, молодая татарская женщина Гузель Яхина и легко встала в ряд этих мастеров. Роман «Зулейха открывает глаза» — великолепный дебют. Он обладает главным качеством настоящей литературы — попадает прямо в сердце. Рассказ о судьбе главной героини, татарской крестьянки времен раскулачивания, дышит такой подлинностью, достоверностью и обаянием, которые не так уж часто встречаются в последние десятилетия в огромном потоке современной прозы. Несколько кинематографичный стиль повествования усиливает драматизм действия и яркость образов, а публицистичность не только не разрушает повествования, но, напротив, оказывается достоинством романа. Автор возвращает читателя к словесности точного наблюдения, тонкой психологии и, что самое существенное, к той любви, без которой даже самые талантливые писатели превращаются в холодных регистраторов болезней времени.

Словосочетание «женская литература» несет в себе пренебрежительный оттенок — в большой степени по милости мужской критики. Между тем женщины лишь в двадцатом веке освоили профессии, которые до этого времени считались мужскими: врачи, учителя, ученые, писатели. Плохих романов за время существования жанра мужчинами написано в сотни раз больше, чем женщинами, и с этим фактом трудно поспорить. Роман Гузель Яхиной — вне всякого сомнения — женский. О женской силе и женской слабости, о священном материнстве не на фоне английской детской, а на фоне трудового лагеря, адского заповедника, придуманного одним из величайших злодеев человечества. И для меня остается загадкой, как удалось молодому автору создать такое мощное произведение, прославляющее любовь и нежность в аду… Я от души поздравляю автора с прекрасной премьерой, а читателей — с великолепной прозой. Это блестящий старт.

Они дают представление о языке и стиле, принятых в обществе того времени, и позволяют изучить лексику и грамматику, используемые в СССР в 20-30-е годы XX века. Таким образом, письма Аллилуева не только являются важным историческим документом, но и предоставляют уникальное окно в прошлое, позволяя нам понять контекст времени и места, в которых они были написаны.

Они позволяют нам приблизиться к истории и узнать больше о событиях, которые оказали влияние на жизнь и судьбу Аллилуева, её семьи и страны в целом. Значимость писем Аллилуева для понимания советского общества Письма, написанные Левом Аллилуевым, другом и близким соратником бывшего генерального секретаря КПСС Иосифа Сталина, имеют особую значимость для исследования и понимания советского общества. В своей переписке Аллилуев сумел отобразить не только политическую, но и социальную атмосферу, которая царила в СССР в период с 1920-х по 1950-е годы. Письма Аллилуева являются уникальным источником информации о внутренней жизни советского высшего руководства и его отношении к населению страны. Они позволяют взглянуть на события и процессы, которые находились за кулисами политической арены, и получить представление о том, как принимались важные решения и какие обстоятельства повлияли на них. В письмах содержатся не только отчеты о деятельности Иосифа Сталина и его окружения, но и переживания, мнения и эмоции Аллилуева. Эти документы помогают увидеть главных актеров советской политической сцены не только как исторические фигуры, но и как людей, прошедших через трудности и испытания. Особая ценность писем Аллилуева заключается в том, что они отражают множество аспектов социальной и культурной жизни советского общества. Здесь можно найти описание повседневной жизни, массовых мероприятий, экономических и научных достижений, проблем и настроений людей того времени.

Кроме того, письма Аллилуева представляют интерес и с точки зрения исследования внутренней политики и идеологии СССР.

Большой нагоняй можно было схлопотать из-за разговоров с незнакомцами. Девочке ничего не оставалось, как занимать свободное время изучением иностранного языка и просмотром советских фильмов.

После успешного окончания школы девушка пожелала поступить в Литературный институт. Это вызвало откровенное негодование отца, потому как мужчина полагал, что такая профессия не достойна того, чтобы ее избрала его дочь. Иосиф Виссарионович хотел видеть в своей дочери историка, а потому настоятельно советовал поступить в МГУ на исторический факультет.

Девушке пришлось послушать отца. Теперь был более благосклонен к выбору дочери, так как понимал, что у нее есть «тыл» первое, серьезное, по его мнению, образование. В 1954 году Светлана стала кандидатом филологических наук, защитив диссертацию.

Позже Светлана трудилась в качестве переводчика с английского языка, была литературным редактором, успела перевести несколько книг, в частности, произведения Д. В течение 11 лет, начиная с 1956 года, она трудилась в Институте мировой литературы в отделе по изучению советской литературы. Личная жизнь Личная жизнь женщины была достаточно бурной на протяжении всей жизни.

Первой её настоящей любовью был режиссер А. Молодые люди встретились в разгар войны, когда девушку эвакуировали в Куйбышев. Мужчина был на 20 лет старше своей возлюбленной.

Дочка Сталина призналась, что между ними была только дружба: они ходили в кино, театр и Третьяковскую галерею. Алексей Каплер Пришло время, когда Каплер отправился на фронт. Там он писал репортажи с места боевых действий.

Позже в одной из газет появилась скромное письмо, в котором мужчина признался Светлане в любви. Однако молодым людям было не суждено пожениться. Когда закончилась война, мужчину перенаправили в ссылку.

Впервые она вышла замуж в 1944 году. Её супругом стал Григорий Морозов, являющийся бывшим одноклассником её старшего брата Васи. У пары есть общий сын, имя которого — Иосиф Аллилуев.

В будущем он станет известным кардиологом и доктором медицинских наук. В 1947 году официальная почва их союза перестала действовать, однако не по желанию супругов, а по указанию отца Светланы. Алиллуева и ее супруг Григорий Морозов Из своих воспоминаний ученая рассказала, к ним домой приехал её брат, забрал паспорта её и Григория, а спустя несколько часов тот отдал им документы, в которых не значилось никаких штампов о браке.

Почему так вышло? Всё достаточно просто. Ведь на 1947 год припала борьба с «безродным космополитизмом».

Светлана была не расстроена этим фактом, так как мужчина хотел десятерых детей, а она желала закончить университет. За время их совместного проживания у неё было четыре аборта и выкидыш. Алиллуева утверждала, что этому мужчине было важно продолжить свой род.

А то, какими усилиями и потерями это доставалось, его ни капли не заботило.

Главное меню

• Дочь вызвала «скорую», но было поздно: скончался племянник Иосифа Сталина
• Анна Лилова
• Читайте также
• Write message Anna Alilueva | VK
• Анна Эль Ли - 72 книг. Главная страница.
• Книги автора

Племянник Сталина скончался спустя два дня после годовщины рождения дяди

955525759 - в медиаплатформе МирТесен. Леонид Станиславович был сыном писательницы Анны Алиллуевой – родной сестры супруги Иосифа Сталина Надежды Аллилуевой. Светлана Алиллуева и Юрий Жданов. Алилуева Анна Михайловна. ИНН 740405010442. Регион: Челябинская область. «Необязательно танцы на столах»: бизнес и власти в Алтайском крае оценили идею отказа от новогодних корпоративов 9. Я была джихадисткой. Расследование в центре вербовочной сети ИГИЛ Эрель Анна Анна Эрель рассказывает о том, как она завязала знакомство в социальной сети с джихадистом.

Алилуева Анна Михайловна, ИНН 740405010442: упоминание в реестре юридических лиц

предлагаем вашему вниманию подборку лучших и самых известных книг писателя - Книжный сервис Livelib. Анна Аллилуева - А. С. Аллилуева. Анна Аллилуева Студентка Психо-неврологического института вместе с Иосиф Сталин Революционер. Имя Алилуева Анна. Пол женский.

Анна Алилуева: Избранное

Леонид Станиславович был сыном родной сестры Надежды Аллилуевой — жены советского вождя Иосифа Сталина в 1919 — 1932 годы. Его родители — писательница Анна Алиллуева. Translation of Vospominaniia by Anna Allilueva, and Proĭdennyĭ putʹ by Sergeĭ Alliluev, compiled into one narrative with editorial matter interspersed. Леонид Станиславович приходился сыном писательнице Анне Алиллуевой, которая, в свою очередь, была родной сестрой супруги Иосифа Сталина. Алилуева Анна Михайловна. ИНН 740405010442. Регион: Челябинская область. Просмотр и загрузка Анна Алилуева(@va) профиля в Instagram, постов, фотографий, видео и видео без входа в систему.

Биография Светланы Аллилуевой

Возвратившись в Москву, Анна Сергеевна недолго работает в текстильном синдикате, но тяжелый недуг приковал ее к постели: у нее развился туберкулез легких. Более тяжело, долго, длительное время находилась под пневмотораксом, то есть жила с закачанным легким. Поправилась Анна Сергеевна лишь к середине тридцатых годов, Болезнь автоматически выбила ее из рядов партии, так как вести какую-то активную работу она не могла. Но никто из этого обстоятельства в нашей семье трагедии не делал. Все принимали как должное уставное требование — обязательность активной работы в партийной организации, партия была тогда не синекурой, и в этом была ее сила. Жила семья скромно, ее доходы складывались только из заработной платы, так было всю жизнь. Когда в конце двадцатых годов мама ездила к старшему брату Павлу, работавшему тогда в нашем торгпредстве в Берлине, она решила показаться немецким медикам, однако это оказалось ей не по карману — медицинская помощь в Германии стоила дорого. В декабре 1928 года родился первенец — Леонид, а в январе 1935 года вторым сыном оказался я. Произошло это на втором этаже небольшого особняка в Леонтьевском переулке, в котором ныне размещается торгпредство Монгольской Республики.

Надо сказать, что еще до революции мама, закончив гимназию, получила очень приличное образование. Она могла читать со словарем по-немецки и по-французски, очень неплохо знала нашу и зарубежную литературу, много читала, хорошо разбиралась в живописи, и не было ни одного вопроса в нашей школьной программе, в котором она не могла бы оказать нам помощь. По своей натуре она была человеком исключительной доброты и отзывчивости. Сколько я себя помню, в нашем доме всегда было полно людей. Это были родственники, друзья нашей семьи или просто чужие люди, которые приходили к ней за помощью. И всех их нужно было обязательно накормить, напоить, кого-то ссудить деньгами, кому-то купить одежду или обувь. А ведь все это требовало денег, и денег немалых. У мамы была лишь ее пенсия, пенсия деда да обед из кремлевской столовой.

После войны появились гонорары за ее книгу "Воспоминания" и мемуары деда "Пройденный путь". Вот уж, воистину, недаром сказано, что рука дающего не оскудевает! А еще у нее было прекрасно развито чувство юмора, она всегда любила шутку и очень заразительно смеялась. С людьми мама была очень простой в обращении и очень уживчивой, и все ее знакомые и друзья всегда с радостью принимали ее у себя дома. Это в полной мере относится и к ее давним знакомым из самого "высшего общества". И объяснялось это не только и не столько тем, что она была сестрой жены Сталина, а простой всеобщей любовью и уважением, которыми она по праву пользовалась. Интересная деталь — о ней мне говорила тетя Женя, жена Павла Сергеевича. Жена К.

Ворошилова Екатерина Давидовна была жутко ревнивой. Уж не знаю, имела ли она для этого основания или нет, но ревновала она супруга ко всем женщинам, оказавшимся в его окружении. Ко всем, кроме мамы, хотя та была привлекательной и миловидной. Ей Екатерина Давидовна верила безоглядно. Я сам мог с детства наблюдать радушное отношение-матери к людям, она часто брала меня с собой, куда бы ни шла — в гости ли, или на свои благотворительные мероприятия, посещения госпиталей, детских домов и т. Она удивительно легко все прощала людям и не умела долго обижаться; если человек совершил какой-то нехороший поступок, мама моя всегда пыталась найти причину для его оправдания. И люди относились к маме с искренней доброжелательностью, для нее, как верно заметила Светлана, все двери были открыты. Сталин, которому приходилось взвешивать каждый свой шаг во взаимоотношениях с людьми, видеть неискренность, показуху, подхалимаж, критиковал мою мать.

В "Двадцати письмах к другу" Светлана рассказывает: "Отец всегда страшно негодовал на это ее христианское всепрощение, называл ее "беспринципной", "дурой", говорил, что "ее доброта хуже всякой подлости". Мама жаловалась, что "Нюра портит детей, и своих и моих", — "тетя Аничка" всех любила, всех жалела и на любую шалость и пакость детей смотрела сквозь пальцы. Это не было каким-то сознательным, "философски" обоснованным поведением, просто такова была ее природа, она иначе не смогла бы жить". Светлана, возможно, верно ухватила какой-то внешний рисунок, но Сталин любил и ценил в моей матери ее умение находить общий язык с людьми, ладить с ними. Не случайно в тяжелую годину войны он позвал к себе не деда или бабушку, а мою мать, когда просил поехать всей семьей в Сочи к Светлане. Он знал, что если договорится с матерью, значит, согласие обретет вся семья. Анна Сергеевна была тогда тем стержнем, который удерживал от распада всю нашу большую семью, переживавшую свои внутренние сложности и проблемы. И Василий, и Светлана, и Галина Бурдонская в трудные минуты обращались к моей маме.

Они и раны-то свои "зализывали" у нее на плечике и подолгу жили у нас дома, как это было с Василием или Галиной. Я могу со знанием дела поспорить со Светланой в том, что нам, Леониду и мне, своим детям, мать спуску не давала и за любую нашу провинность строго наказывала. Иное дело — отношение к Светлане и Василию. Вся семья видела, что сошедшиеся вместе два жестких характера их родителей не лучшим образом сказываются на их детях. Поэтому каждый в семье пытался как-то компенсировать недостающее детям родительское тепло своей добротой. А уж после злополучного самоубийства Надежды родичи всю свою любовь к ней перенесли на ее детей, так рано оставшихся без материнского внимания и воспитания. Но дети тогда уже сформировались как личности, и коренным образом воздействовать на них уже было невозможно. И тем не менее и моя мать, и дед с бабушкой не проходили мимо их "чудачеств".

Я сам был частым свидетелем тех скандалов, которые возникали в семье в 40-е и 50-е годы из-за различных "художеств" Василия. В детскую память врезался последний приезд Сталина в Зубалово в апреле 1941 года, о котором я рассказывал выше. Я помню, как радушно, искренне радостно встретились друг с другом эти люди — моя мама и Сталин, детское сознание уловило бы любую фальшь и наигранность. Мать довольно часто разговаривала со Сталиным по телефону и всегда это делала спокойно, без какой-либо нервозности. Обычно она шла к И. Тевосяну, который жил в соседней квартире, и пользовалась его "вертушкой", телефоном спецсвязи, стоявшим у него дома. И шла, и звонила, и разговаривала с ним. И никогда ей в этом не было отказа.

Володя Тевосян, сын Ивана Федоровича, вспоминая те годы, говорит: — "Вертушка" стояла у нас в спальне отца. Анна Сергеевна частенько заходила к нам, и я провожал ее в спальню, где стоял этот телефон. Она набирала номер, и ее соединяли со Сталиным. Разговор обычно касался семейных дел, детей, Светланы, Василия. Иногда Анна Сергеевна жаловалась Сталину на те или иные "художества" его детей. Если бы Сталин не доверял моей матери хоть в чем-то, то, будучи человеком последовательным во всех своих действиях, он никогда бы не позволил ни ей, ни ее детям жить в Зубалове вместе со Светланой и Василием. Однако были люди, которым это доверие не нравилось, не нравилось, что моя мать могла позвонить Сталину и что-то сказать ему, о чем-то спросить. Продолжая свою линию на изоляцию Сталина, отсекновение от него близких людей, они позаботились о том, чтобы эти контакты прекратить, а мою мать в этих целях дискредитировать.

К тому же им не нравилось, что моя мать многое знала о них самих, их семьях. Как раз на горизонте замаячила новая волна репрессий. Но не будем торопить события. Еще шел 1945 год. Весной того победного года Сергей, старший сын Павла Аллилуева, с медалью закончил школу и поступил на учебу в МГУ на физико-математический факультет. Дочь Павла Кира работала в Малом театре. Радзиевский, ставший потом его близким другом. Глеб был на несколько лет старше Сергея.

Он воевал, попал в немецкий плен, провел там почти всю войну и был освобожден нашими войсками. И вот теперь — счастливое время студенчества. Я вспоминаю о Глебе, не дожившем из-за подорванного здоровья до наших дней, не только потому, что он был хорошим другом Сергея и всей нашей семьи, но и потому, чтобы этим примером возразить "новым историкам", утверждавшим, что все наши солдаты, попавшие в плен, были отправлены в "сталинские лагеря". Страна продолжала энергично восстанавливать народное хозяйство. Когда после окончания войны вновь встал вопрос о темпах и сроках восстановления промышленно-экономического потенциала страны, И. Сталин сказал: "Мы можем восстановить разрушенное народное хозяйство за 10—15 лет. Но этого срока нам империалисты не дадут. Мы можем восстановить хозяйство за 5 лет.

Но и этого срока нам могут не дать. Мы должны восстановить народное хозяйство за 2,5 года". Этот срок оказался реальным. Сегодня он кажется абсолютно невероятным, фантастическим, особенно на фоне умирающей промышленности и спада всех темпов экономического развития страны. В 1947 году была отменена карточная система, проведена денежная реформа. Социалистически ориентированная система со своим централизованным планированием, концентрацией государственных сил и ресурсов на решающих участках народного хозяйства, единой правящей партией, способной поднять и мобилизовать народ на решение узловых проблем, еще раз продемонстрировала свои преимущества и возможности. Вместе с тем Сталин отлично понимал, что мы можем оставаться социалистической страной только будучи великой державой. Взаимозависимость здесь была жесткой и органичной.

В конце 1945 года Сталин тяжело заболел: инсульт. Сказались огромное напряжение предвоенных и военных лет, накопившаяся за эти годы усталость, возраст — ему уже было шестьдесят шесть лет. Болел он долго, трудно, но помощь медицины и внутренняя воля позволили одолеть эту хворобу, из которой далеко не каждый мог выкарабкаться. В феврале 1946 года мама отпраздновала свое пятидесятилетие, юбилей собрал за праздничным столом всю семью и многих, многих наших друзей. Отсутствовал только Сталин, но мы и не рассчитывали его увидеть. Мама получила уйму поздравлений. Пришел поздравить ее и начальник личной охраны Сталина генерал Н. Я видел эти полотна великих мастеров прошлого на выставке, которая была организована в Музее имени А.

Пушкина перед тем, как эти шедевры, отреставрированные нашими лучшими специалистами, вернулись на свою родину. Я видел эти картины и еще тогда, когда они только прибыли к нам, покалеченные, разорванные, со следами плесени, огня, осыпающейся краской, без рам, но все равно они были прекрасны. Мать специально водила меня в течение нескольких дней смотреть эти картины и много рассказывала мне о них. Трумена У. Черчилль произнес свою печально знаменитую речь, положившую начало "холодной войне". Как видим, нам не дали не только 10—15 лет, но и тех 2,5 года, о которых говорил Сталин. Черчилль, полагавший, что с Россией можно разговаривать только на силовом языке, предложил создать антисоветский плацдарм, дающий старт на установление англо-американского мирового господства. Назвал он этот плацдарм, как это любят на Западе, элегантно, как некую "братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке.

Это означает особые отношения между Британским содружеством наций, с одной стороны, и Соединенными Штатами — с другой. Братская ассоциация требует не только растущей дружбы и взаимопонимания между нашими двумя обширными, но родственными системами общества, но и сохранения близких отношений между нашими военными советниками, проведения совместного изучения возможных опасностей, стандартизации оружия и учебных пособий, а также обмена офицерами и слушателями в технических колледжах. Это должно сопровождаться сохранением нынешних условий, созданных в интересах взаимной безопасности, путем совместного использования всех военно-морских и авиационных баз, принадлежащих обеим странам во всем мире. Это, возможно, удвоило бы мобильность американского флота и авиации. Это значительно увеличило бы мощь британских имперских вооруженных сил и вполне могло бы привести к значительной финансовой экономии. Впоследствии может возникнуть принцип общего гражданства, и я уверен, что он возникнет". Этот союз по мнению Черчилля, должен быть направлен против Советского Союза и зарождавшихся социалистических государств. В этой речи впервые прозвучал антисоветский термин "железный занавес", изобретенный еще в феврале 1945 года И.

Этот занавес, заявил Черчилль, опустился на Европейский континент и разделил его по линии от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике.

Работала в библиотеке, учителем русского языка и литературы в средних школах. Ангелина Ивановна, коллектив Урмарской центральной библиотеки сердечно поздравляет Вас с юбилеем! Желаем вам крепкого здоровья, вдохновения и новых идей!

Но прошлое, не выдержав его взгляда, всегда тотчас же растворялось. Он оставался в настоящем. В настоящем, в котором он не хотел быть, но от которого никуда не мог деться. В моем настоящем я тоже была не одна: уже год я делила его с новой, не с той, что прежде, женщиной, хотя и к той, что прежде, оставшейся в другом городе, другой жизни и стране, я время от времени возвращалась, дня на три, на четыре, а в отпускной период бывало, что и на пять.

После каждой моей поездки в затуманенное, пахнущее киевскими каштанами и льдинами Днепра прошлое А. Он говорил о необходимости начать новую жизнь, закончить старый век, освободиться от обеих женщин, от всех людей. О том, что он хотел бы видеть меня одинокой волчицей, чтоб меня никто не ждал, чтоб я ни к кому не спешила. Чтоб я приходила в пустую квартиру и садилась за письменный стол. Хотя в моей комнате никакого стола не было. Свой ноутбук я клала на колени или на диван. Мне нравилось, что он словно принадлежал другой эпохе, другому времени, тому, где были еще необходимы письменные столы, где жизни складывались иначе, где было принято по-другому обо всем говорить. И это время мне хотелось с ним разделить.

Наши встречи становились чаще, разговоры — длиннее, вино — терпче. Я начала угадывать его состояние по первой фразе. Он — опережать мои вопросы своими ответами. После трех месяцев общения мы не знали друг о друге ничего. Мы знали все. Никакой конкретики. Только отношения ко всем понятиям. Я знала все о деревьях, которые он любил, пирамидальных тополях, возникших словно из его прошлой жизни; о зимнем воздухе, который напоминает запах вожделения; о фонаре, с которым по ночам он иногда здоровался.

Я не знала, какое он получил образование, кем когда-то работал, где раньше жил; точный возраст — даже в этом я сомневалась. Был список естественных вопросов, которые мы никогда не задавали друг другу. Ответы на них нам вряд ли сказали бы больше, чем мы уже знали. Случайные, непроницательные люди могли решить, что мы едва знакомы. Иногда мне казалось, что я даже забыла спросить, как его зовут — я никогда не называла его по имени. Когда в разговоре однажды выяснилось, что мы оба не единственные дети в семьях, мы удивились. Это становилось похожим на биографию. На то, что не имело ни малейшего значения, ни малейшего к нам отношения.

Каждый из нас знал, что мы рождаемся только сейчас. У нас нет истории. Мы в становлении. Ведь должны быть такие бухты без географических, без биографических координат, куда приплывают, чтобы сбросить с себя весь груз прошлого времени, стереть имена, забыть о травмах. Такие измерения, куда вливаются, чтобы ощутить себя безродной, природной стихией. Такие маленькие закоулки, ответвления от жизни, где истории, датам, опытам вход закрыт. Мы становились друг для друга такими бухтами, измерениями, закоулками. Ближе быть невозможно.

Он учил меня не бояться прогулок по Ваганьковскому и Новодевичьему кладбищам, я заставляла его смотреть вниз с мостов на реку Москву и усмирять головокружение. Он внушал мне любовь к лесу, я добивалась того, что он признавал превосходства водной стихии. Он объяснял важность пространства, я настаивала на примате времени. В остальном же мы были слишком похожи. Постепенно в наши разговоры стало проникать воображаемое. Если бы Вы были моей женой, я мог бы… Если бы у нас появились дети, они были бы… Если бы мы жили в одном доме, мы бы… Но это так… невозможно… не нужно… я просто подумал… как хорошо бы, если… но нет, лучше оставим это непроизнесенным… Он придумывал на глазах наш общий сценарий — штрихами, тезисами, никогда не прописывая до конца, опустошая речь до многозначного молчания, где все еще могло бы быть сказано. Я слушала. Что-то оставляла в памяти.

Ночью, когда женский голос шепотом спрашивали меня, о чем я думаю, я вспоминала. Мог бы, были бы, мы бы. Как хорошо. Я молчала. Когда я впервые пришла к нему домой, мои ожидания оправдались: он жил там, где сложно было найти место для жизни. Все было заполнено и без того. Никому бы и в голову не пришло, что среди этого обилия предметов странной, причудливой, умирающей красоты можно стирать, готовить еду, продумывать планы на выходные, следить за событиями в мире, праздновать дни рождения. Говорить о жизни — да, но жить… Он называл свою квартиру норой или пещерой, и более подходящие слова для этого пространства, закрытого от мира с его повседневными тяготами, было сложно найти.

Пещера, в которой спрятали сокровища. Нора, куда снесли все завоеванное. Квартира старого московского аристократа. Спасибо за комплимент, но я еще сравнительно молодой. Ах, разве это важно? По стенам его квартиры на булавках висели страницы рукописи. Он развешивал их, как фотограф — фотоснимки, проявляя следы реальности. Или как прачка — простыни, очищая от все тех же следов.

Проявленные или стертые — эти следы мерцали в его рукописях. Я успела выхватить по паре строк с каждой простыни, с каждого фотоснимка. Не сейчас. Если Вы умеете видеть невидимое, закройте глаза на то, что Вы можете разглядеть. Не хочу, чтобы Вы прочитали их в сыром виде. Нет, это не переводы. Или, напротив, переводы — но лишь в той степени, в которой любая «поэзия — перевод с родного языка на чужой. Я не сомневаюсь, что Вы безошибочно угадаете авторство этих слов.

Нет, я не пишу стихи, но для того, чтобы создавать поэзию, стихи необязательны. После, я все объясню после. А теперь давайте поговорим. Мужчина и собака уехали на дачу. Остался, чтобы доделать перевод, сроки для которого он установил себе сам. Или по какой другой причине. На самом деле я хотел оказаться с Вами наедине, чтобы Вы наконец увидели, кто я. Возможно, Вы испугаетесь.

Но Вы что-то обо мне знаете, чего не знает никто, и я хочу понять, что с этим делать. Мне кажется, у меня еще никогда не было таких встреч. Я, как и Вы, слишком привык любить людей, которые уже умерли. А Вы — вот сидите здесь. И как теперь с этим быть? Вы мне подарили то, что в жизни называется словом «отрада». Я так отвык от того, кто я сам. А это же так важно.

Быть с человеком, с которым ты — это ты. Не знаю, видели ли Вы это, когда мы гуляли с Вами по парку, возможно, сделали просто вид, что не видели: кланяться можно не только перед иконами, но и перед людьми, которые — окна… Сказав это, А. Так мы просидели какое-то время. Я не прерывала его тишину. Я знала, что она была именно его, но я хотела к ней приобщиться, чтобы она стала общей, а потом вместе отыскать в недрах этой тишины продолжение речи. Он вдруг засмеялся. Выждал еще небольшую паузу и объяснил. Глядя в окно, он подумал о том, что хорошо бы закурить.

А еще о том, чтоб было лето. И тут же обнаружил, что сигарета уже наполовину превратилась в пепел, а лето в самом разгаре… И что это только кажется, что жизнь начнется завтра. Жизнь на самом деле уже здесь. И у этой жизни давно есть свое вчера. Но все никак не удается почувствовать ее сегодня.

Подробнее Зарегистрирован федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. Учредитель — Курицын Андрей Александрович.

Главный редактор — Курицын Андрей Александрович. Запрещено для детей.

Похожие новости: