С вас 4 шиллинга 8 пенсов, сэр. Шано. Возиться с тэгами при переносе не хочется, а без этого переносятся только картинки). — Давайте четыре шиллинга восемь пенсов, или я ее опять унесу. Последовала пауза. Псевдоконсул вернулся в комнату, где сидел Уильям. — Оформление визы стоит пять шиллингов, — сказал он. – Из писчебумажного магазина, – сказал голос, за которым стояло несколько поколений кокни. – С вас четыре шиллинга восемь пенсов. Между тем булочка с изюмом в действительности стоила 2 пенса, пирожок – 3 пенса, сосиска – 6 пенсов, а бутылка лимонада – 2 пенса. Поэтому третий завтрак обошелся Кларе в 1 шиллинг 7 пенсов, а ее умирающим от жажды приятельницам в 4 шиллинга 4 пенса! В 1573 году новая карета стоит всего 34 фунта 14 шиллингов, плюс еще 2 шиллинга 6 пенсов за изображение на ней вашего герба.
Барбадосский доллар
Что-то у ворот Доринга было не так. А, вот что — ни одного автомобиля. Гордон сделал пару шагов и опять встал, насторожившись почуявшим опасность гончим псом. Должны стоять машины. К Дорингу всегда съезжалась масса гостей, половина на собственных автомобилях.
Неужели никто еще не приехал? Слишком рано? Да нет, назначено на полчетвертого, а сейчас минут двадцать пятого. Он поспешил к воротам, в общем уже почти уверенный, что вечеринку отменили.
По сердцу пробежал тоскливый холодок. Наверное, дату перенесли, и сами отправились куда-то! Мысль эта, встревожив, однако ничуть не поразила. Внутри давно уж прочно поселилась боязнь пойти в гости и никого там не застать.
Даже когда сомнений не могло быть, мучил страх, что непременно почему-нибудь сорвется. Кому он нужен, ждать его? И нечего удивляться хозяйской пренебрежительной забывчивости. Ты нищий, тебе положено существовать под градом сплошных шишек.
Гордон толкнул железные ворота, незапертая створка гулко скрипнула. Мшистую влажную дорожку изящно обрамляла кладка декоративных камушков. Цепким глазом поднаторевшего в дедуктивной методе Шерлока Холмса он оглядел узкий фасад. Ни дымка над крышей, ни огонька сквозь шторы.
В комнатах сейчас темновато, хоть где-то свет уже зажгли бы? И на крыльце остался бы хоть один отпечаток обуви шагавших через сырой сад гостей? Сомневаться не приходится: нет дома. Однако, с отчаянной надеждой, Гордон все-таки повернул вертушку звонка.
Старомодно механического, разумеется. Электрический звонок на Колридж-гроу смотрелся бы вульгарно и нехудожественно. Дзинь, дзинь, дзинь! Ответом лишь долгое пустынное эхо.
Все рухнуло. Гордон схватил вертушку и так крутанул, что едва не оборвал проволоку. По дому раскатился настойчивый оглушительный трезвон. Бесполезно, бесполезно.
Ни шороха. Даже прислуга отпущена. Невдалеке сбоку блеснула пара юных глаз из-под черной челки и кружевного чепчика — служанка выглянула из подъезда соседнего особняка полюбопытствовать, что за шум. Поймав его взгляд, она, нисколько не смутившись, продолжала глазеть.
А он стоял дурак дураком. Еще бы, отлично выглядишь, колотясь в пустой дом. И вдруг его пронзило, что девчонка все знает о нынешней вечеринке, которую перенесли, уведомив каждого приглашенного кроме него; и знает, почему — такая рвань не стоит лишних хлопот. Слуги всегда все знают.
Он повернулся и пошел к воротам. Под чужим взглядом следовало удаляться небрежной походкой, с видом легкого, даже позабавившего разочарования. Но он, дрожа от ярости, почти не управлял собой. Погань драная!
Сыграть с ним такую шутку! Взгляд упал на изящную цепочку камушков — выбрать бы потяжелее и швырнуть, чтобы стекла вдребезги! Он с такой силой ухватился за ржавый прут ворот, что ободрал, едва не рассадил ладонь. И полегчало.
Боль в руке отвлекла от мук душевных. Не просто поманившая и обманувшая надежда провести вечер в человеческой компании, хотя и это было много. Главное — унизительное чувство беспомощности, своей жалкой мизерности, не дающей повода вспомнить о тебе. Переменив число, даже не потрудились сообщить, всех известили, только не его — вот что ты съешь, если пусты карманы!
Запросто, не задумываясь, плюнут в морду. Мысли о том, что Доринг, возможно, искренне, без тени дурных намерений, позабыл или рассеянно спутал дату в приглашении, Гордон не допускал. Ну нет! Доринг сделал это сознательно.
Денег нет, так обойдешься, тля ничтожная, без любезностей. Он быстро шагал. В груди болезненно кололо. Культурный разговор, культурное общение!
Ага, короноваться не желаешь? Придется вечер провести как обычно. Розмари еще на службе, да и живет она в Западном Кенсингтоне, в женском общежитии, куда вход перекрыт сторожевыми ведьмами. Равелстон живет поближе, возле Риджент-парка, но у богатого человека масса светских обязанностей, его дома практически не застанешь.
Невозможно даже сейчас позвонить ему, нет двух пенни, осталось полтора пенса и везунчик. И как без гроша сходишь повидаться с Равелстоном? Тот обязательно предложит «зайти куда-нибудь», а разрешать ему покупать выпивку нельзя. Дружба с ним требует абсолютно четко обозначенного — каждый платит за себя.
Гордон достал свою единственную сигарету и чиркнул спичкой. Курить на ходу не доставляло никакого удовольствия; пустая трата табака. Шел он без цели, куда ноги несли, лишь бы усталостью потушить обиду. Двигался куда-то в южном направлении — сначала пустырями Камден-тауна, потом по Тоттенем-корт-роуд.
Уже стемнело. Он пересек Оксфорд-стрит, миновал Ковент-гарден, вышел на набережную, перешел мост Ватерлоо. К ночи стало заметно холодать. Гнев постепенно стихал, но настроение не улучшалось.
Терзала постоянно осаждавшая мысль, от которой он нынче сбежал, но от которой никуда не деться. Его стихи. Бездарные, тупые, бесполезные! Неужели мелькнул момент, когда он в них поверил?
Можно ли было убедить себя в каких-то надеждах относительно «Прелестей Лондона»? Гордона передернуло. Состояние напоминало утро после пьянки. Сейчас он доподлинно знал, что ни в стихах его, ни в нем самом нет никакого смысла.
Поэма останется лишь кучей мусора. Да проживи он еще сорок сотен лет, не написать и одной стоящей строки. Ненавидя себя, он мысленно повторял, скандировал последний сочиненный кусок. Расщелкался, щелкунчик!
Рифма к рифме, трам-блям, трам-блям! Гремит пустой жестянкой. Жизнь потратил, чтобы наворотить такой навоз. Он уже прошел миль шесть-семь.
Ноги устали и ступни горели. Теперь он находился где-то в Ламбете, в трущобах узких грязных, тонувших во тьме улочек. Фонарные лампы, мерцая сквозь сырой туман редкими звездами, ничего не освещали. Гордона начал мучить голод.
Торговые кафе соблазняли аппетитными витринами и надписями мелом: «Крепкий двойной чай. Только свежая заварка». Но только мимо, мимо, со своим дурацким неразменным трехпенсовиком! Под какими-то гулкими железнодорожными аркадами он выбрался к мосту Хангерфорд.
На воде качались помойные отбросы туземцев Восточного Лондона: пробки, лимонные корки, горбушки хлеба, разбитые бочки, всякий хлам. По набережной он зашагал к Вестминстеру. Шурша ветвями, пронесся сильный порыв ветра. Гордон скрипнул зубами — заткнись!
Хотя уже стоял декабрь, несколько старых измызганных оборванцев укладывались на скамейках, обертывая себя газетами. Гордон равнодушно скользнул глазами: обленившиеся попрошайки. Может быть, сам когда-нибудь докатится. Может быть, так оно и лучше.
Чего жалеть заматеревших нищих бродяг? Срединно-средняя мелюзга в черных отглаженных костюмчиках — вот кто нуждается в сочувствии. Он был уже у Трафальгарской площади. Как-то убить время.
Национальная галерея? Да ну, давно уж заперли. Куда податься? Четверть восьмого, до отбоя еще часы и часы.
Медленно шаркая, он семь раз обошел площадь: четыре раза по часовой стрелке, три раза обратным ходом. Ступни просто пылали, пустых скамей было полно, но не садиться, не останавливаться — тут же начнет душить тоской по куреву. Кафе на Чаринг-кросс манили, как сирены из морских волн. Каждый хлопок стеклянной двери обдавал ароматом пирожков.
Он почти сдался. Ну а что? Целый час в тепле, чай за два пенса и пара булочек по пенни. У него же, с везунчиком, даже на полпенса больше.
Проклятый медяк! Девка в кассе захихикает. Ясно увиделось, как она, вертя его везунчик, подмигивает товарке официантке. И обе знают, что это его последний грош.
Забудь, не выйдет. Топай дальше. Высвеченная ярким мертвящим неоном улица кишела людьми. Гордон протискивался, хилая фигурка с бледным лицом и взъерошенной шевелюрой.
Толпа спешила мимо; он сторонился, его сторонились. Что-то ужасное есть в оживленном вечернем Лондоне: черствость, безличность, отчужденность. Семь миллионов человек тесно снуют, замечая друг друга с обоюдным вниманием рыб в аквариуме. Встречалось немало глядевших нарочито строго или в сторону симпатичных барышень; пугливых нимф, боящихся мужского взгляда.
Девушек с кавалерами, заметил Гордон, гораздо меньше, нежели бегущих одиноко либо с подружками. И это тоже деньги. Много ли красоток готовы сменить отсутствие кавалеров на неимущего дружка? Из открытых пабов струился запах пивной свежести.
Парами и поодиночке народ спешил в двери кинотеатра. Остановившись перед завлекательной витриной, Гордон, под наблюдением усталых глаз швейцара, принялся изучать фотографии Греты Гарбо в «Расписном покрывале». Страшно хотелось внутрь, не ради Греты Гарбо, а, уютно облокотившись, передохнуть на плюшевом сидении. Гордон, конечно, ненавидел фильмы и в кино, даже когда мог себе позволить, ходил редко.
Нечего поощрять искусство, придуманное вместо книг! Хотя некую притягательность тут не оспорить. Сидишь с комфортом в теплой, пропахшей сигаретным дымом темноте, безвольно впитывая мигающий на экране вздор, отдаваясь потоку ерунды, пока не утонешь в этом дурмане, — что ж, вид столь желанного наркотика. Подходящий гашиш для одиноких.
Ближе к театру «Палас» караулившая в подворотне шлюха, приметив Гордона, вышла на тротуар. Коренастая итальянская коротышка, совсем девчонка, с огромными черными очами. Миленькая и, что редкость у проституток, веселая. На миг он замедлил шаг — девчонка глянула в готовности ответить щедрой улыбкой.
А что если заговорить с ней? Смотрит так, будто способна кое-что понять. Не вздумай! Ни шиша в кармане!
Гордон быстро отвел взгляд, устремившись прочь пуританином, коего бедность обрекла на добродетель. Вот бы она рассвирепела, потратив время, а затем узнав, что джентльмен не при деньгах! Шагай, шагай, братец. Нет денег даже поболтать.
Обратно через Тоттенем-корт он тащился, еле передвигая ноги. Десять миль по уличному камню. Мимо бежали девушки, много девушек — с парнями, с подругами, в одиночку; жестокие молодые глаза, не замечая, глядели сквозь него. Уже надоело обижаться.
Плечи согнула усталость, он больше не старался держать спину и гордо задирать подбородок. Ни одна не посмотрит, не оглянется. А разве есть на что? Тридцать скоро, кислый, линялый, необаятельный.
Какой барышням интерес тебя разглядывать? Вспомнилось, что давно пора домой мамаша Визбич ужин после девяти не подавала. Но возвращаться в пустую холодную пещеру — вскарабкаться по лестнице, засветить газ, плюхнуться перед столом и звереть, поскольку делать нечего, читать нечего, курить нечего, — ох, нет, ни за что. Несмотря на будний день пабы Камден-тауна были битком набиты.
Возле двери болтали три толстухи, похожие на кружки в их грубых обветренных руках. Изнутри неслись хриплые голоса, пивной запах и клубы дыма. Флаксман небось сидит в «Гербе». Может, рискнуть?
Полпинты горького три с половиной пенса, а в кармане даже четыре и полпенни, с везунчиком. В конце концов, везунчик — законное средство платежа. Жажда уже просто доконала, не надо было позволять себе думать о пиве. Подходя к «Гербу», он с улицы услышал гремевший внутри хор.
Большой нарядный паб сиял, казалось, особенно ярко. Дикция певцов, правда, оставляла желать лучшего; текст звучал, булькая со дна выпитого пивного моря. Сразу виделись налитые багрянцем лица сбивших хороший куш водопроводчиков. Но пели мастера иного ремесла.
В баре имелась задняя комната, где собирались для своих секретных совещаний крутые парни, и несомненно это громыхал праздник «быков». Видимо, чествуют своего Главного Парнокопытного, или как там у них. Гордон заколебался: в бар, а может, в общий зал? В баре бутылочное, в зале разливное — лучше в зал!
Он пошел к другой двери, следом не совсем членораздельно неслось: По кругу пей, По кругу, хэй! На мгновение его охватила страшная слабость. Устал, оголодал, измаялся. Ясно представилась жвачно-животная пирушка: пылающий камин, огромный сверкающий стол, по стенам бычьи фотопортреты.
Поскольку пение вдруг смолкло, увиделось, как два десятка здоровенных багровых морд разом ткнулись в большие кружки. Пошарив в кармане, Гордон удостоверился, что злосчастный трехпенсовик на месте. Ну что? В набитом общем зале кто будет на тебя смотреть?
Хлопни везунчик на стойку с развеселым видом, вот, мол, «ха-ха, сберег рождественское счастье! Все вокруг посмеются твоей шутке. Язык во рту шевельнулся, будто уже влажнея пивной пеной. Гордон потрогал пальцами ребро монетки, не решаясь.
Вдруг быки вновь грянули: По кругу пей, По кругу, хэй! Гордон вернулся к бару. Матовое окно к тому же изнутри запотело, но сбоку оставался узенький просвет, и можно было заглянуть. Да, вон он, Флаксман.
Переполненный салон бара, как любое помещение на взгляд с улицы, выглядел несказанно прекрасным. За каминной решеткой сверкал огонь, играя и осыпая бликами полировку медных плевательниц. Казалось, даже сквозь стекло бьет ароматом пива. Флаксман сидел у стойки с двумя нахальными дружками из породы не в меру бойких страховых агентов.
Небрежно облокотясь, нога на перекладине, в руке полосатый бокал пива, «дородный малый» заигрывал со смазливенькой белокурой барменшей. Та стояла позади стойки на стуле, расставляла по стеллажу бутылки пива и смеялась через плечо. Не слыша слов, понять сюжет было нетрудно: Флаксман потрясающе сострил, дружки загоготали — блондиночка, смущенно и восхищенно хихикая, вильнула круглой попкой. Сердце Гордона заныло.
Там, только бы оказаться там! Посидеть в компании, выпить, покурить, поболтать, пофлиртовать с девчонкой! А почему нет? Взять взаймы боб у Флаксмана, с ним это просто.
Пробасит на свой лад: «Хо-хо, парнишка! Как жизнь? Валяй сюда. Да хватай два, на-ка, лови!
Флаксман вообще-то малый неплохой. Гордон взялся за дверь. Вот он уже слегка толкнул ее. Навстречу пахнуло теплом, пивом и табаком — знакомый живительный запах.
Однако, едва почувствовав его, нервы не выдержали. Гордон плотно притворил дверь. Нельзя с четырьмя пенсами заходить в бар. Никогда никому не позволяй платить за твою выпивку!
Первая заповедь для бедняка. Он торопливо отошел и ринулся в уличный сумрак. По кругу, хэй, По кругу... Постепенно слабеющие вдали голоса, растаявший зов пива.
Гордон достал везунчик и с размаху зашвырнул в темноту. Осталось только идти кое-как плестись к Виллоубед-роуд. Не то чтобы туда тянуло, но ноги просто подкашивались, а его мерзкая пещера была единственным в Лондоне местом, где он купил себе право сесть и отдохнуть. В прихожей, несмотря на все старания тихо пробраться, обмануть слух миссис Визбич не удалось — хозяйка конечно же успела метнуть обычный бдительный взгляд.
Девять пробило лишь минут пять назад, и еще сохранялась возможность, попросив ужин, получить его. Но миссис Визбич оказала бы столь бесценную любезность со столь каменной физиономией, что предпочтительнее было лечь голодным. Гордон стал подниматься и одолел уже половину марша, когда за спиной бухнул, отозвавшись екнувшей селезенкой, громкий двойной удар. А вдруг от Розмари?
Лязгнула наружная откидная створка почтовой прорези, и, с напряжением глотающей камбалу цапли, из щели на циновку вытолкнуло порцию писем. Сердце заколотилось. Конвертов шесть-семь. Хоть один-то для тебя?
Хозяйка как всегда хищно бросилась на стук почтальона. Надо сказать, Гордону за два года еще ни разу не довелось самому поднять свое письмо. Ревниво прижав всю корреспонденцию к груди, миссис Визбич изучающе просматривала конверты. Судя по выражению ее лица, в каждом послании подозревались либо непристойная записка, либо реклама презервативов.
Сердце сжалось и остановилось. Конверт продолговатый — стало быть, не от Розмари.
Уильям сперва с трудом, а теперь почти без всякого усилия стилизовал свои заметки под усопшего. Эта работа значила для него очень много: за каждую публикацию он получал по гинее и имел прекрасный повод для безвылазной жизни в деревне. Теперь над этим нависла опасность. В предыдущий четверг произошло ужасное событие. Уильям, вдумчиво побеседовав с лесничим, проведя полчаса в библиотеке за чтением энциклопедии и подкрепив полученные сведения собственными жизненными наблюдениями, составил лирическое и вместе с тем фенологически безупречное описание барсучьих повадок — им можно было гордиться. Эту рукопись обнаружила игриво настроенная Присцилла и везде «барсука» заменила на «сойку». В субботу днем Уильям развернул «Свист» — и обмер: шутка сестры явилась для него полной неожиданностью. На следующий день начали прибывать письма.
Некоторые из его корреспондентов были настроены скептически, некоторые иронично. Одна дама спрашивала, как он может оправдывать травлю редких, восхитительно красивых птиц терьерами, а также намеренное разрушение их земной юдоли, и как с этим можно мириться в так называемом двадцатом веке? Майор из Уэльса категорически требовал представить ему свидетельства хотя бы одного случая нападения сойки на кроликов. Это было мучительно. Всю неделю Уильям ждал извещения о своем увольнении, но дни шли, а «Свист» молчал. Он сочинил и отправил изящное эссе о водяных полевках и приготовился к худшему возможно, гнев «Свиста» был слишком велик, чтобы он мог надеяться на возвращение рукописи, и в таком случае в среду «Луг и чаща» принадлежали бы перу другого автора. Настала среда, принесли газету. Уильям дрожащими руками открыл знакомую страницу. Полевка была там — в зеленом оазисе между «Вафлями всмятку» и «Зверюшками-игрушками»: «Топкое болото не дрогнет под опушенными лапками дерзкой полевки…» Гроза прошла стороной. Вероятно, его спасло чудо.
Дядья брюзгливо требовали газету. Он с готовностью протянул ее им и, отойдя к окну, взглянул, жмурясь от счастья, на картину летнего утра: за живой изгородью, весело взбрыкивая, кружили лошади. Уильяму было все равно. Под влиянием переполнявших его чувств он решил пожертвовать грызунами к которым питал особую слабость и написать для субботнего выпуска что-нибудь о полевых цветах и птичьих трелях. Он мог бы даже — почему нет? На губах у него были крошки, в руках — телеграмма. Два чувства боролись в нем: любопытство и негодование; любопытство, поскольку телеграммы в Таппок-Магна были событиями редчайшими, и негодование, поскольку ему пришлось прервать «перекус» — роскошное и несуетное застолье, которым прислуга бывала занята от половины одиннадцатого до полудня. Выражение лица Уильяма быстро убедило Траутбека, что его оторвали от стола не по пустячному поводу. Плохие новости для мастера Уильяма. Скоро узнаем, — сказал Траутбек.
Я вас попрошу передать мне кетчуп. Новости и впрямь были плохими. Я как раз тоже туда собирался… Последняя фраза дяди Теодора повисла в воздухе, так как Уильям, не теряя времени, уже пускал в ход неповоротливый домашний механизм приготовлений к своему — увы — немедленному отъезду. II Наскоро пообедав, Уильям отправился попрощаться с бабушкой. Она взглянула на него скорбными, безумными глазами. Вряд ли я доживу до твоего возвращения. Оденься потеплее, дорогой. В солнечной спальне миссис Таппок царила вечная зима. Его провожали все, кто стоял на ногах. Присциллу душили слезы раскаяния.
Няня Блогс выслала ему из своей комнаты три золотых соверена. Автомобиль тети Энн должен был довезти его до станции. В последнюю минуту туда попытался юркнуть дядя Теодор, но его заметили, схватили и увели. Поездка кого-либо из Таппоков в Лондон всегда бывала событием нешуточным, а в случае с Уильямом трагическим, как похороны. По крайней мере дважды по дороге на станцию и затем дважды по пути в Лондон Уильям с трудом поборол искушение вернуться. Зачем, в самом деле, он спешил в этот ужасный город? Чтобы подвергнуться словесному или даже физическому нападению что он, собственно, знал о темпераменте лорда Коппера? Мужество, однако, победило, и Уильям решил одолеть врага хитростью. Лорд Коппер был всего-навсего горожанином и вряд ли мог отличить барсука от сойки. Почему он должен был верить не Уильяму, а каким-то вздорным графоманам в газету, как известно, пишут одни только ненормальные?
Когда поезд подходил к Уэстбери, Уильям мысленно репетировал сцену, в которой он стоял, расправив плечи, посреди редакции «Свиста» и бросал вызов доктринерской зоологии Флит-стрит — он, Таппок, по трем линиям ведущий свой род от Этельреда Нерешительного, полноправный пятнадцатый барон де Тапп, гордый, как принц, простодушный, как крестьянин. И я заявляю: да, сойка впадает в спячку! После Рединга Уильям сделал вторую попытку. Я принесу виски вам в купе. Когда виски наконец принесли, Уильям пролил его себе на галстук, а официант получил один из соверенов няни Блогс, ошибочно принятый Уильямом за шиллинг.
Вы его читали? Договоритесь о встрече. Встреча должна быть сердечной. Сводите его в ресторан.
Соглашайтесь на любые условия. То есть на любые разумные условия, — уточнил он, поскольку подобного рода инструкции, выполненные буквально, уже приводили к удручающим последствиям, и велосипедист-трюкач, на которого лорд Коппер обратил внимание в припадке благодушия, осел в спортивном отделе на пять лет, получая пять тысяч фунтов в год. IV Мистер Солтер, придя в полдень на службу, застал ответственного редактора погруженным в глубокую депрессию. История с зоопарком — «Нож милосердия» — проиграна «Дейли врут» по всем параметрам. Но самое ужасное — это, конечно, спортивный раздел! Мучаясь от стыда, они прочли опус велосипедиста. Это любимый писатель премьер-министра. Смотрите, вот он. Почему шеф не сказал, что он у нас в штате?
На последней странице, униженно зажатый между «Зверюшками-игрушками» и рецептом «Вафель всмятку», помещался неприметный, на полколонки выделявшиеся каждые две недели для «Природы» , раздел «Луг и чаща», под которым значилось: корреспондент Уильям Таппок, сельский житель. Премьер-министр помешан на природе. По крайней мере, иначе я это определить затрудняюсь. Теперь я вспомнил, кто он такой, хотя никогда его не видел. По-моему, он никогда не был в Лондоне. Материал посылает почтой. Пишет от руки. Странно, что шеф решил послать в Эсмаилию именно его. Глава 2 I «Тленье и гниль, тщета перемен всюду взор мой смущают» [3] , — пропел, выглядывая из окна, дядя Теодор.
Эта громко и с воодушевлением исполненная строка неизменно помогала ему в борьбе с частыми приступами ипохондрии, хотя перемен в доступных его глазу местах не происходило никаких, а тленья и гнили было сколько угодно. Гигантские деревья, окружавшие Таппок-Магна-холл и затенявшие дороги и тропинки, которые вели к нему, росли по одному и группами, подчиняясь капризу какого-то давно забытого провинциального предшественника Рептона. Они жестоко страдали — кто от плюща, кто от последствий гроз, кто от многочисленных болезней, истребляющих растительный мир, и все без исключения — от старости. Одни держались на железных костылях и веревках, внутри других был залит цемент, третьи даже сейчас, в июне, украшала лишь маленькая горсть листьев на макушке. Их жизненные соки истощались и текли медленно. После бурной ночи земля всегда бывала усеяна мертвыми ветками. Озером правили загадочные течения. Иногда, как, например, сейчас, оно стягивалось в единую, мутную лужу, обнажая хаос грязи и камыша, иногда вспухало, затопляя пять акров пастбища. Когда-то в сторожке жил человек, который знал, как работает водная система.
В тростнике прятались ворота шлюзов и люки, снабженные кранами и затычками, и их местонахождение было известно ему одному. Этот человек умел управлять искусственным водопадом, он же заставлял дельфина на Южной террасе выплескивать из пасти высокую струю воды. Но он уже пятнадцать лет лежал в могиле, и тайна умерла вместе с ним. Дом был большим, но не чрезмерно большим для семейства Таппок, насчитывавшего в данный момент восемь человек. В прямом родстве между собой состояли: Уильям, которому принадлежали дом и участок, его сестра Присцилла, утверждавшая, что ей принадлежат лошади, вдовая мать Уильяма, которой принадлежало содержимое дома она же осуществляла расплывчатые права на цветник , и вдовая бабушка Уильяма, которой, по всеобщему мнению, принадлежали деньги. Сколько их у нее, не знал никто, ибо она, сколько Уильям себя помнил, была прикована к постели, но именно от нее поступали чеки, позволявшие держать в равновесии финансовый баланс семьи и оплачивать редкие, но опустошительные набеги дяди Теодора на Лондон. Дядя Теодор, старший из боковой ветви, был, вне всякого сомнения, самым лихим Таппоком. Самым степенным был дядя Родерик, занимавшийся домом и усадьбой, когда Уильям был ребенком, и продолжавший это занятие и теперь с небольшим, но устойчивым годовым дефицитом, ликвидировать который помогал бабушкин чек. Уильям приходился племянником тете Энн, старшей сестре отца.
Ей принадлежал автомобиль — средство передвижения, оборудованное в соответствии с запросами хозяйки: его гудком можно было манипулировать с заднего сиденья, поэтому еженедельный проезд тети Энн через деревню в церковь отзывался в ушах ее жителей трубным гласом второго пришествия. Дядя Бернар посвятил себя науке, но широкого признания не получил, поскольку его исследования, глубина которых поражала, проводились в чрезвычайно узкой области — дядя Бернар интересовался только собственной родословной. Он проследил происхождение своего рода по трем различным линиям, восходящим к Этельреду Нерешительному, и лишь отсутствие средств мешало ему потребовать себе через суд потерявший хозяина титул барона де Таппа. Каждый Таппок имел приблизительно сто фунтов в год на карманные расходы, поэтому им выгодно было жить вместе, в Таппок-Магна, где жалованье слуг и содержание домочадцев включалось в ежегодный дефицит дядей Родериком. Самой богатой из домочадцев была няня Блогс, прикованная к постели последние тридцать лет. У нее были наличные, и она хранила их в красном фланелевом мешке под подушкой. Дядя Теодор не раз покушался на этот мешок, но няня Блогс была старушкой не промах, и, поскольку давнишняя неприязнь к дяде Теодору сочеталась у нее со сверхъестественной способностью угадывать самые невероятные двойные одинары на скачках, ее сокровища неуклонно росли. Библия и скаковые программки были ее единственным чтением. Она получала огромное удовольствие от того, что под большим секретом сообщала каждому члену семьи в отдельности, что он или она — ее наследник.
В других комнатах лежали: няня Прайс она была на десять лет моложе няни Блогс и прикована к постели примерно столько же, сколько та; няня Прайс посылала свое жалованье миссионерам в Китай и не пользовалась в доме большим авторитетом , сестра Уотс первая няня бабушки Таппок и сестра Сэмпсон ее вторая няня , мисс Скоуп гувернантка тети Энн, старейший инвалид дома, она слегла раньше самой бабушки Таппок и Бентинк дворецкий. Джеймс первый лакей тоже проводил большую часть жизни в постели, но по теплым дням мог сидеть в кресле у окна. Няня Гренджер была пока на ногах, но, поскольку в ее обязанности входил уход за всеми, кто лежал, ей, по общему мнению, недолго оставалось гулять и резвиться. Десять слуг обихаживали домочадцев и друг друга, но лишь урывками, поскольку у них было мало свободного времени в промежутках между пятью мясными трапезами, которые по традиции предоставлялись им ежедневно.
Были введены также первые металлические монеты, оловянные и медные фартинги. Медные монеты в полпенни последовали в период правления Карла I. Во время английской гражданской войны монеты производились в условиях осады, они часто имели необычный номинал.
Вслед за восстановлением монархии в 1660 году, чеканка монет была преобразована, и в 1662 году стали производится кованные монеты. Серебряные монеты представляли собой номиналы в 1, 2, 3, 4 и 6 пенни, 1 шиллинг, 2 шиллинга 6 пенсов и 5 шиллингов. Из-за широкораспространенного экспорта серебра в 18-м веке выпуск серебряных монет постепенно пришел в упадок, крона и полкроны не чеканились уже после 1750-х годов, монеты в 6 пенсов и 1 шиллинг перестали выпускаться в 1780-х. Медный пенни стал единственной из этих монет, которая просуществовала дольше всех. Чтобы сократить недостаток серебряных монет, с 1797 по 1804 года Английский банк выпустил в обращение испанские доллары 8 реалов и другие испанские монеты и монеты испанских колоний. На мелких монетах изображалась голова короля. Эти монеты использовались вплоть до 1800 года с курсом 4 шиллинга 9 пенни за 8 реалов.
После 1800 года курс стал 5 шиллингов за 8 реалов. Банк также выпустил серебряные жетоны по 5 шиллингов произведенные по образцу испанских долларов в 1804 году, за которыми последовали жетоны достоинством в 1 шиллинг 6 пенсов и 3 шиллинга с 1811 по 1816 год. В 1816 году была введена новая чеканка монет с номиналами в 6 пенни, 1 шиллинг, 2 шиллинга 6 пенсов и 5 шиллингов. Крона выпускалась только периодически до 1900 года. Затем последовала новая система чеканки золотых монет в 1817 году, которая включала монеты достоинством в 10 шиллингов и 1 фунт, которые назывались полсоверена и соверен. Серебряная монета в 4 пенни была снова введена в 1836 году, за которой последовали монеты в 3 пенни в 1838 году и монеты в 4 пенни, которые чеканились только для использования в колониях после 1855 года. В 1848 году был введен флорин достоинством в 2 шиллинга, за которым в 1887 году последовал двойной флорин, который просуществовал недолго.
В 1860 году медь была заменена бронзой при производстве фартинга, полпенни и пенни. Во время Первой мировой войны выпуск полсоверена и соверена был временно приостановлен, и, хотя золотой стандарт был восстановлен, монеты не получили широкого распространения снова. В 1920 году серебряный стандарт, с 1552 года это было серебро 925 пробы, снизился до. В 1937 году была введена монета из никелевой латуни достоинством в 3 пенни, последние серебряные монеты в 3 пенни были выпущены на семь лет позже. В 1947 году оставшиеся серебряные монеты были заменены на мельхиор. Инфляция привела к прекращению чеканки фартинга в 1956 году и изъятию его из обращения в 1960 году. В стремлении перейти на десятичную систему полпенни и полкроны были изъяты из обращения в 1969 году.
Десятичная система Первые десятичные монеты были введены в 1968 году. Это были мельхиоровые монеты достоинством в 5 и 10 пенни, которые были эквивалентны и использовались наряду с монетами в 1 и 2 шиллинга. Изогнутая равносторонняя семиугольная мельхиоровая монета в 50 пенни была заменена на 10-тишиллинговую бакноту в 1969 году. В 1990-х годах произошла замена бронзы на сталь, покрытую медью и уменьшение в размере монет в 2, 10 и 50 пенни. Старые монеты достоинством в 1 шиллинг, которые продолжали использоваться и были равны 5 пенни, были изъяты из оборота в 1991 году, что последовало за уменьшением размера монеты в 5 пенни, монеты в 2 шиллинга были изъяты из обращения подобным образом в 1993 году. Биметаллические британские монеты достоинством в 2 фунта. В настоящее время самые старые монеты, находящиеся в обращении в Соединенном Королевстве - это медные монеты достоинством в 1 и 2 пенни, введенные в 1971 году.
До перехода на десятичную систему мелкие монеты не могли быть старее ста лет или более, с изображением любого из пяти монархов на аверсе. В апреле 2008 года было объявлено о широкой модернизации монет, которые будут выпущены летом 2008 года. Новый реверс монет достоинством в 1, 2, 5, 10, 20 и 50 пенни будет иметь изображение частей королевского щита, а новая монета в 1 фунт - целый щит. Банкноты Первые бумажные стерлинги были выпущены Английским банком вскоре после его основания в 1694 году. Номиналы изначально обозначались на банкнотах в момент печати. С 1745 году банкноты печатались в номинале от 20 до 1000 фунтов, с добавлением шиллингов при нечетном числе. Два самых низких номинала были упразднены после окончания наполеоновских войн.
Шотландский банк начал издавать банкноты в 1695 году. С 1727 года Королевский банк Шотландии также начал выпускать банкноты. Оба банка выпускали монеты с номинальной стоимостью гиней, так же как фунтов. С распространением стерлинга в Ирландии в 1825 году, банк Ирландии начал выпуск стерлинговых банкнот, позже за ним последовали остальные ирландские банки. Эти банкноты включали привычные номиналы в 30 шиллингов и 3 фунта. Самым высоким номиналом банкнот, выпущенных ирландским банком, стал номинал в 100 фунтов.
Читать онлайн Сенсация бесплатно
Репутация: 102 Как-то попалась такая книженция: С. Чернов «Бейкер-стрит и окрестности», в которой автор пытается восстановить историческую правду о, наверно, одной их самых популярных книг в мире. В ней, в частности приводится информация о том, что было почем во времена Ш. Холмса и доктора Ватсона. Если позволите, небольшой фрагмент.
Вы можете увеличивать свой доход, зарабатывая на разнице курсов. Миллионы людей уже делают это. Российский импортер хочет застраховаться от роста доллара и купить доллары на форвардном рынке для оплаты товара, который поступит через 90 дней. Буква L с чертой посередине знак фунтов стерлингов.
Монета 50 пенсов Великобритании Но те, кто стремился к здоровому образу жизни, имел возможность купить велосипед за 4-5 фунтов. Кстати, очень дорогим удовольствием были книги: за трехтомник в твердом переплете нужно было выложить 31 шиллинг 6 пенсов, то есть больше, чем за дорогое женское платье. Так что многие посещали библиотеки, где годовой абонемент стоил одну гинею 5. Великобритания впервые определила стоимость фунта стерлингов с точки зрения золота, а не серебра. Сколько долларов сможет купить российский турист за 150000рублей. Нефть растет на фоне опасений дефицита предложения Конвертер валют фунт стерлингов на сегодня онлайн 13.
В: Yes, of course. Хиэ: ю а:. С вас один фунт 15 пенсов. A: Can I have a kilo of potatoes, please? С вас два фунта 50 пенсов. A: Can I have a loaf of bread, please? С вас 89 пенсов. A: Can I have a jar of jam, please?
Книга очень интересеная читать можно в любом возрасте 460 235 Жанна Александровна. А теперь когда у меня появилась внучка и вдруг её назвали Алисой я читаю ей эту книгу по скайпу, к сожалению она живёт очень далеко от меня. Анастасия, 6 сентября 2020 в 08:10 Обожаю эту сказку 431 211 елена, 31 января 2021 в 23:32 Мне кажется, что эта сказка больше для взрослых, чем для детей. Читаю с огромным удовольствием, смеюсь через каждые пять строчек! Ангелина, 25 мая 2021 в 13:46 Интересный рассказ! Волшебный мне нравится, потрясающе!
С вас 4 шиллинга 8 пенсов, сэр и полгинеи, если довезете за пятнадцать минут
Он воевал вместе с графом Нортгемптоном при Биронфосе, Слейсе, в Бретани, служил во Франции в 1356 и 1359 гг. Однако, пребывая в свободное время от походов на родине, сэр Роберт был активным соучастником в банде Джона, лорда Фицуолтера, в Эссексе. по 16 шиллингов за квартер • 1515 - ремесленники получают 5 1/2 пенса в день от хозяина, чернорабочие - 3 пенса • 50-е годы XIX-го века - средняя цена мяса за фунт - 4 - 4 1/2 пенса. — Давайте четыре шиллинга восемь пенсов, или я ее опять унесу. Последовала пауза. Псевдоконсул вернулся в комнату, где сидел Уильям. — Оформление визы стоит пять шиллингов, — сказал он. нобль = 15 шиллингов - ангелет= 5 шиллингов - ангел= 2 шиллинга 6 пенсов ангел Золотые. Он снова окинул взглядом прочитанное и, выпуская ровную заключительную струю, благодушно позавидовал мистеру Бьюфою, который сочинил это и получил гонорар в размере трех фунтов тринадцати шиллингов и шести пенсов.
Английские деньги с книжных страниц 18 века.
Большим спросом пользовались голуби, и их разводили в таких количествах, что они начали наносить вред сельскому хозяйству. Кроме этого, в чести были петухи, курицы, гуси, утки, павлины и индейки. Петухов, индюков и павлинов кастрировали, что значительно улучшало вкус их мяса. Харрисон, всегда готовый возносить хвалу Господу с энтузиазмом, сравнимым только с тем пылом, с которым он пел дифирамбы всему английскому, говорил: «Хвала Господу и нашему суверену, что мы не обедаем ножкой или крылом курицы и не закусываем хохолком петуха, как приходится делать жителям других стран; но если планируется важное событие, то мы подаем на стол целых каплунов, куриц, голубей и тому подобное в изобилии, и это помимо говядины, баранины, телятины и мяса молодых барашков, которые неизменно присутствуют на каждом английском застолье». Трудно представить, как их могли превзойти еще более прожорливые шотландцы. В обычные дни, когда гостей не ждали, зажиточные семьи обходились куском говядины, филе телятины, двумя курицами, апельсинами и соусом на обед, а на ужин готовили лопатку барашка, двух кроликов, свиные ножки, закусывали холодной говядиной и сыром. Поистине для поддержания сил энергичным елизаветинцам требовалась богатая протеинами диета.
Через год умер отец, оставив лишь двести фунтов. Джулия к этому времени уже несколько лет служила: сначала в муниципальной конторе, затем, окончив кулинарные курсы, в гнуснейшем «дамском» чайном кафе у метро «Графский двор». Семьдесят два часа в неделю за двадцать пять шиллингов, из которых более половины тратилось ею на семейное хозяйство. Теперь, после смерти отца, разумнее всего было бы забрать Гордона из школы и отправить трудиться, а Джулии на двести фунтов обзавестись своим кафе. Но обычная дурь Комстоков — ни Джулия, ни мать подумать не могли о прекращении учебы Гордона, со своим странным идеалистическим снобизмом готовые скорей отправиться в работный дом. Две сотни должны пойти на завершение «образования» сына. Гордон не возразил. От объявления войны деньгам жуткого эгоизма в нем не убавилось. Он, конечно, боялся пойти работать. Какой мальчик не оробел бы? Господи, строчить бумажки в какой-нибудь дыре! Дядюшки, тетушки уже вздыхали, обсуждая как его устроить и беспрестанно поминая «хорошие места». Ах, молодой Смит получил такое хорошее место в банке! Ах, молодой Джонс получил такое хорошее место в страховом бюро!.. Словно всех молодых англичан им мечталось заколотить в гробы «хороших мест». Между тем потребовалось зарабатывать. Мать, которая до замужества обучала музыке, а иной раз и потом, в моменты безденежья, брала учеников, решила возобновить это занятие. Найти учеников в Эктоне, их предместье, было нетрудно; платы за уроки и вкладов Джулии хватило бы, вероятно, «справляться» пару лет. Только вот слабенькое здоровье миссис Комсток стало как-то совсем уж слабым. Ездивший к умиравшему мужу доктор, прослушав ее легкие, хмуро покачал головой и рекомендовал беречь себя, теплее одеваться, есть питательную пищу, а, главное, не переутомляться. Нервозная возня с учениками тут подходила хуже не придумаешь. Сын, правда, ничего об этом не знал. Но Джулия знала, и они с матерью таили от дорогого мальчика грустный диагноз. Прошел год. Гордон провел его довольно безрадостно, все более мрачнея из-за обтерханных обшлагов и жалкой мелочи в кармане, что совершенно уничтожало его перед девушками. Однако в «Новом веке» тиснули его стишок. Мать пока за два шиллинга в час мучилась в промозглых гостиных на фортепианных табуретках. Но наконец Гордон кончил школу, и докучливо суетливый дядя Уолтер вызвался через одного делового приятеля своего делового приятеля попробовать устроить его на «хорошее место» — счетоводом в фирме кровельных красок. Роскошное место, блестящее начало! Юноше открывается возможность при надлежащем упорстве и прилежании подняться там со временем до самых солидных постов! Душа Гордона заныла. Как свойственно порой слабым натурам, он вдруг взбрыкнул и, к ужасу родни, наотрез отказался даже сходить представиться. Поднялось суматошное смятение, его не могли понять, отказ от шанса на «хорошее место» ошеломил богохульством. Он повторял, что такую работу ему не нужно. Но какую же, какую? Ему хотелось бы писать, сердито буркнул Гордон. Но как же жить, чем зарабатывать? Ответа у него, конечно, не было. Имелась смутная, слишком абсурдная для оглашения, идея как-нибудь существовать стихами. Во всяком случае, не приближаться к пляскам вокруг денег; работать, только уж не на «хорошеньких местечках». Никто, естественно, этих мечтаний не уразумел. Мать плакала, даже Джулия возражала, огорченно и укоризненно тормошились дядюшки, тетушки их тогда еще оставалось с полдюжины. А через три дня страшное несчастье. Посреди ужина мать сильно закашлялась, упала, прижав руки к груди, ничком, изо рта у нее хлынула кровь. Гордон перепугался. Бессильную, на вид почти покойницу, мать отнесли наверх, и сын понесся за доктором. Неделю мать лежала при смерти; хождения к ученикам в любую непогоду и сквозняки сырых гостиных не прошли даром. Сидя дома, Гордон терзался кошмарным чувством вины он все-таки подозревал, что матери пришлось буквально жизнью оплачивать последний год его учебы. Противиться стало невозможно, упрямец согласился просить место у производителей кровельной краски. Тогда дядя Уолтер поговорил с приятелем, а тот со своим, и Гордона отправили на собеседование к старому джентльмену со щелкавшей вставной челюстью, и тот позволил ему пройти испытательный срок. Гордон приступил, за двадцать пять бобов в неделю. И проработал там шесть лет. Из зеленого Эктона семья переехала в угрюмый многоквартирный дом среди таких же кирпичных казарм за Пэддингтонским вокзалом. Перевезя свое фортепиано, миссис Комсток, едва чуть-чуть окрепла, снова стала давать уроки. Жалованье сына слегка подросло, так что втроем они потихоньку «справлялись», хотя, главным образом, на заработки матери и сестры. Гордона занимали лишь свои проблемы. В конторе он был не из худших, зарплату отрабатывал, однако общей жаждой успеха не пылал. Надо сказать, презрение к работе неким образом облегчало ему жизнь. Он бы не вынес жуткого конторского болота, если б не верил, что вырвется. Рано или поздно, так или этак рванет на волю. В конце концов, его «писательство». Когда-нибудь наверно получится жить собственным «пером». Ведь творчество свободно, ведь поэта не душит власть вонючих денег? От типчиков вокруг, особенно от стариканов, его корежило. Вот оно, поклонение Бизнес-богу! Корпеть, «гореть на работе», грезить о повышении, продать душу за домик с фикусом! Стать «достойным маленьким человеком», мелким подлипалой при галстуке и шляпе — в шесть пятнадцать домой, к ужину пирог с повидлом, полчасика симфонической музыки у радиоприемника и перед сном капельку законных плотских утех, если женушка «в настроении», — судьба! Нет, не для человека эта участь. Прочь отсюда! Народ в конторе не догадывался о соседстве такого радикала. Никогда даже не обнаружилось, что он поэт собственно, это было трудновато, поскольку за шесть лет в печати появилось менее двадцати его стишков. С виду обычный клерк — солдатик безликой массы, которую качает у поручней метро, утром в Сити и вечером обратно. Ему исполнилось двадцать четыре, когда умерла мать. Семейство рушилось. Из старших оставались тетя Энджела, тетя Шарлотта, дядя Уолтер и еще один дядюшка, вскоре скончавшийся. Гордон и Джулия разъехались по разным адресам: он в меблированные комнаты на Даунти-стрит улицы Блумсбери как бы уже давали ощущение причастности к литературе , она в район «Графского двора», поближе к службе. Джулии теперь было тридцать, а выглядела она много старше. Здоровье ее пока не подводило, но она исхудала, в волосах появилась седина. Трудилась она все так же по двенадцать часов в сутки, недельное жалование за шесть лет повысилось на десять шиллингов; управительница чайного кафе, чрезвычайно благовоспитанная дама, вела себя скорее как друг, то есть выжимала все соки из «душеньки» и «дорогуши». Через три месяца после похорон матери Гордон внезапно уволился со службы. Так как причин ухода он, по счастью, не назвал, в фирме решили, что нашлось нечто получше, и выдали вполне приличные рекомендации. Но он насчет другого места не помышлял, ему хотелось сжечь мосты, а вот тогда, о! На свободу, глотнуть воздуха — воздуха, чистого от копоти вонючих денег. Не то чтобы он сидел, дожидался смерти матери, однако смог расхрабриться лишь сейчас. Конечно, остатки родни взволновались пуще прежнего. Составилось даже мнение о не совсем здравом рассудке Гордона. Множество раз он пытался объяснить, почему больше не отдаст себя в рабство «хорошему месту», и слышал только причитания «как же ты будешь жить? На что? Он не желал всерьез об этом думать. Но, хотя сохранялись смутные мечты существовать на гонорары, хотя он уже был дружен с редактором «Антихриста» и Равелстон помимо публикации его стихов устраивал ему иногда газетные статьи, несмотря на чуть забрезживший в глухом тумане шанс литераторства, все-таки побудило бросить работу не желание «писать». Главным было отринуть мир денег. Впереди рисовалось нечто вроде бытия отшельника, живущего подобно птицам небесным. Забыв, что птичкам не надо оплачивать квартиру, виделась каморка голодного поэта, но как-то так, не слишком голодающего. Следующие полгода стали крахом. Провалом, ужаснувшим Гордона, почти сломившим его дух. Довелось узнать, каково месяцами жить на хлебе с маргарином, пытаться «писать» с мыслями только о жратве, заложить гардероб, дрожа проползать мимо двери суровой хозяйки, которой уже четыре срока не платил. К тому же, за эти полгода не удалось сочинить практически ничего. Первый результат, понял он, — нищета тебя растаптывает. Явилось чрезвычайно новое открытие того, что безденежье не спасает от денег, а как раз полностью им подчиняет, что без презренного, обожаемого средним классом «достатка» ты просто раб. Настал день, когда его после банального скандала турнули с квартиры. Трое суток он жил на улице. Было хреново. Затем, по совету парня, тоже ночевавшего на набережной, Гордон потопал в порт, чтобы возить оттуда к рынку тачки наваленной вихляющими грудами живой рыбы. С каждой тачки два пенса в руку и адская боль в дрожащих мускулах. При этом толпа безработных, так что сначала еще надо дождаться очереди; десяток пробегов от четырех до девяти утра считался большой удачей. Через пару дней силы иссякли. Что теперь? Он сдался. Оставалось лишь вернуться, занять у родни денег и снова искать место. Места, разумеется, не обнаружилось. Пришлось сесть на шею родственникам. Джулия содержала его до последнего пенни своих мизерных сбережений. Кишки сводило от стыда. Красиво обернулся вызов надменных поз! Отверг деньги, вышел на смертный бой с миром наживы и вот — приживальщиком у сестры! И Джулия, печально тратя последние гроши, переживает больше всего его неудачу. Она так верила в него, единственного Комстока, который добьется успеха. Даже сейчас верит, что он — с его «способностями»! Целых два месяца Гордон прожил в Хайгете, в крохотном домишке тети Энджелы старенькой, иссохшей тети Энджелы, которой самой едва хватало прокормиться. На сей раз он отчаянно искал работу, но дядя Уолтер уже не способен был помочь: его деловые связи, и прежде не великие, свелись к нулю. Однако вдруг нежданно повезло — через кого-то, дружившего с кем-то, кто дружил с братом дамы, «поработившей» Джулию, удалось получить место в отделе учета «Нового Альбиона». Цепкая, пока еще небольшая, фирма, хватавшая любой заказ. В частности, тут разработали популярные плакаты суперкалорийной овсянки и мгновенных кексов, хотя основным направлением являлась реклама шляпок и косметики в дамских журналах, а также всяческие мелкие анонсы воскресных газетенок, типа «Полосатые Пастилки снимут все женские недомогания», «Удача по Гороскопу профессора Раратонго», «Семь Секретов Венеры», «Невидимая Чудо-штопка», «Как на досуге заработать Пять Фунтов в неделю», «Кипарисовый Лосьон — красота волос без перхоти» и т. Имелся, разумеется, изрядный штат продвигавших коммерцию авторов и художников. Гордон здесь познакомился с Розмари. Заговорил он с ней не сразу. Работавшая в «студии», где изобретали журнальную рекламу, она для него долго оставалась лишь проворно мелькавшей фигуркой, очень привлекательной, но пугающей. Когда они встречались в коридорах, она посматривала с ироничным прищуром и будто слегка насмехаясь, однако же, казалось, чуть-чуть задерживала взгляд. Он, простой клерк из бухгалтерии, не имел отношения к ее творческим сферам. Практику «Альбиона» отличал дух острейшей современности. Любой тут знал, что суть рекламы — наглый торгашеский обман. В фирме кровельной краски еще держалась неких понятий коммерческой чести, в «Альбионе» только похохотали бы над этой чушью. Царил стиль американизма — ничего святого кроме денег; трудились, исповедуя принцип: публика — свинья, реклама — грохот мешалки в свином корыте. Такой вот искушенный цинизм, сквозь который самый наивный, суеверный трепет перед Бизнес-богом. Гордон скромно приглядывался. Как и раньше, работал он без особого пыла, позволяя коллегам взирать на него сверху вниз. В мечтах ничего не изменилось когда-нибудь он все равно дернет отсюда! Повадки сослуживцев — прилежно ползавших традиционных вечных гусениц или же по-американски бойко, перспективно копошившихся личинок — его, скорее, забавляли. Интересно было наблюдать холуйские рефлексы, механику пугливых рабских мозгов. Однажды случилось маленькое происшествие. Наткнувшись в журнале на стихотворение Гордона, некто из счетного отдела весело объявил, что «среди нас завелся поэт». Гордону удалось почти натурально посмеяться вместе со всеми. Его после того прозвали «бардом», причем звучало это снисходительно: подтвердилось коллективное мнение насчет Гордона — парню, маравшему стишки, уж точно «не прорваться». Эпизод, однако, имел последствия. Коллегам уже надоело трунить над Гордоном, когда его вдруг вызвал доселе едва знавший о нем главный менеджер, мистер Эрскин. Грузная неуклюжая стать, широкий румянец и медлительная речь мистера Эрскина позволяли предположить некое его отношение к полеводству или животноводству. В мыслях столь же неспешный, сколь в движениях, он был отнюдь не из тех, кто хватает на лету, и лишь демонам бизнеса ведомо, как его занесло руководить агентством по рекламе. Тем не менее, личностью он являлся довольно симпатичной, без характерной для дельцов чванливой спеси и с тугодумием весьма дельного сорта. В общие суждения, предубеждения не вникал, человека оценивал непосредственно, а, следовательно, умел подбирать кадры. Новость о клерке, писавшем стихи, его, в отличие от прочих, не шокировала, даже заинтересовала — «Альбион» нуждался в литературных дарованиях. Глядя куда-то вбок из-под тяжелых век, мистер Эрскин задал Гордону множество вопросов, хотя беседовал лишь с собственным задумчиво гудевшим хмыканьем: «Стихи, стало быть, пишете? Так, хм-м. И как, печатают, а? И что, платят за это самое? Не густо, а? Не густо, хм-м. А тоже свои закавыки, а? Строчки в одну длину равняй и все такое. Еще что-нибудь сочиняете, истории разные, а? Хм, интересно. Гордону был определен специальный пост секретаря фактически — подмастерья мистера Клу, главного штатного литератора. Во всякой рекламной конторе постоянный дефицит текстовиков с толикой воображения. Как ни странно, гораздо проще найти хватких рисовальщиков, чем авторов, способных придумать слоган типа «Экспресс-соус на радость муженьку» или «Детишки утром требуют хрустяшек». Зарплату пока не прибавили, но фирма присматривалась. Открывалась возможность, проявив себя, за год перейти в творческий штат. Вернейший шанс «выбиться в люди». Полгода Гордон трудился в душном кабинетике, увешанном плакатными триумфами мистера Клу, сорокалетнего сочинителя со стоящей дыбом шевелюрой, куда частенько запускались беспокойные нервные пальцы. Дружески опекавший патрон, объяснив ходы, предложил без стеснения высказывать свои идеи. В момент поступления новичка разрабатывалась серия журнальных анонсов дезодоранта «Апрельская роса» сенсационной косметической новинки от той самой «Царицы гигиены и красоты», где подвизался Флаксман и тайная ненависть Гордона к его службе подверглась неожиданному испытанию. Выяснилось, что у него замечательный, просто врожденный, талант к рекламным текстам. Почти не задумываясь, он кидал эти броские, вцеплявшиеся и въедавшиеся, фразы — нарядные пакетики для лжи. Дар слова у него всегда был, но впервые имел явный успех. Мистеру Клу виделось для помощника большое будущее. Сам Гордон наблюдал себя с удивлением, юмором, затем с тревогой — вон куда занесло! Ловко врать, чтобы трясти монету из болванов! Какая скотская ирония — мечтая стать «поэтом», вытянуть-таки счастливый билетик в сочинении гимнов дезодоранту! Впрочем, ситуация была весьма рядовой. Большинство штатных текстовиков, по слухам, из неудавшихся писателей, да и откуда же им браться? Мистера Эрскина тоже. Недельное жалование автору текста повысили на десять шиллингов. Гордона прошиб настоящий ужас. Деньги в конце концов захапали его. Его несет в самую пакость, еще чуть — по уши влипнет в ароматный поросячий навоз. Странно все это происходит: восстаешь против успеха, клянешься никогда «не пробиваться», честно полагая, что и захочешь, так не сможешь, а затем случай, просто некий случайный поворот, и почти автоматом ты «пробиваешься». Он понял — сейчас или никогда. Бежать немедленно! Уносить ноги, пока не засосало. Только теперь Гордон не собирался смиренно дохнуть с голода. Пошел к Равелстону и попросил помочь. Сказал, что нужна работа, не «хорошее место», а такое, где тело нанимают без претензий заодно целиком прикупить душу. Друг все понял, отлично уловив разницу между «местом» и «хорошим местом»; к тому же, не корил за безумие. У Равелстона было великое свойство — умение взглянуть с точки зрения другого. Деньги, конечно, способствовали: богач мог себе позволить свободу разума и духа. Более того, богач со связями имел возможность находить другим заработок. Уже через пару недель Равелстон сообщил Гордону, что, пожалуй, кое-что есть. Знакомому книготорговцу, одряхлевшему Маккечни, требуется помощник. Не опытный специалист на полный оклад, а просто человек с приличными манерами, способный толково представлять клиентам книжный товар. Рабочий день длинный, оплата мизерная два фунта в неделю , повышение не светит, перспектив никаких. Бесперспективно — это было самое то. Поспешив к мистеру Маккечни, сонному старому шотландцу с красным носом и белой бородой в табачных пятнах, Гордон без колебаний согласился. И как раз в это время был напечатан сборник его стихотворений «Мыши». Седьмой издатель из тех, кому он предлагал рукопись, решился опубликовать ее. И это тоже было делом рук хорошо знакомого с издателем Равелстона, который втихомолку постоянно устраивал дебюты неизвестным поэтам. Гордон не знал, думал, что распахнулись двери в будущее, что сам он, наконец, состоялся, победно не состоявшись типовым человечком с фикусом. Он подал заявление об уходе из «Альбиона». Не обошлось без неприятных переживаний. Джулию, разумеется, его вторичный отказ от хорошего места привел просто в отчаяние. Розмари с которой они уже были знакомы хоть и не отговаривала, уважая принцип «свою жизнь живи по-своему», однако недоумевала. Но больше всего, как ни странно, расстроила прощальная беседа с главным менеджером. Прямодушный Эрскин, сожалея о потере для фирмы, честно выказал огорчение, воздержался ругать глупца молокососа и попросил лишь объяснить причины. Совершенно невозможно было ни уклониться от ответа, ни соврать про единственно понятное в агентстве «место получше». Гордон начал стыдливо лепетать, что «бизнес как-то не по душе», что « вообще есть намерение писать». Начальник неопределенно загудел: «Писать? Здорово тут можно заработать, а? Не особо? Хм-м, нет, не особо». Сознавая, что выглядит смешно, Гордон пробормотал насчет своей только что изданной книжки. Мистер Эрскин искоса глянул на него: — Стихов? Хм, да, стихов. Прожить-то, как уйдете, на это самое получится, а? Но, может, если иногда печататься... Ладно, вам виднее. Ну, захотите на работу, возвращайтесь. Местечко всегда подберем. Такому, значит, как вы. Не забывайте. Гордон ушел с тяжелым ощущением своей нелепости, неблагодарности. Но все-таки он сделал это, выдрался из возни вокруг денег. Черт знает что! Тысячи тысяч английских парней изводит безработица, а вот ему, которому от слова «место» тошно, работу предлагают. Еще один пример того, что непременно получишь то, чего искренне не желаешь. Кроме того, врезалось в память прощальное напутствие Эрскина. Вероятно, начальник не болтал. Вероятно, надумай Гордон вернуться, его действительно возьмут. Так что корабли сожжены только наполовину. Канувший «Альбион» мрачно маячит и впереди. Однако сколько счастья он испытал вначале лишь вначале около стеллажей Маккечни! Краткий — ах, очень краткий! Конечно, и книготорговля была сортом торгашеского шельмовства, но все-таки совсем иным! Никаких ловкачей, никаких предприимчивых личинок. Никто из них минуты бы не выдержал в густом застое книжной лавки. Что до обязанностей, основную трудность составляло ежедневно маяться в магазине по десять часов. Старик Маккечни, более всего, пожалуй, отличаясь ленью, не допекал; конечно, шотландский джентльмен, ну так что ж. Во всяком случае, ума хватило не одуреть от жадности. Хозяин также являлся трезвенником, членом какой-то протестантской секты, но это Гордона не волновало. За месяц со дня издания «Мышей» автор нашел тринадцать критических упоминаний о сборнике! В том числе и Литприложение «Таймс», где поэт дебютант был назван «столь много нам обещающим»! Понадобилось еще почти полгода, чтоб осознать полный провал «Мышей». Катились дни. Когда он прочно, безнадежно засел на два фунта в неделю, пришла реальная оценка своей баталии. Издевка в том, что пламя битвы остывает.
С момента отправления до возвращения в исходный пункт у одних поездов проходит 180 минут, у других — 120. Возьмем наименьшее общее кратное 180 и 120 оно равно 360 и разделим весь маршрут на 360 частей будем называть каждую часть просто единицей. Тогда поезда, идущие в одном направлении, будут следовать со скоростью 2 единицы в минуту, а интервал между ними будет составлять 30 единиц. Поезда, идущие в другом направлении, будут следовать со скоростью 3 единицы в минуту, а интервал между ними будет равен 45 единицам. Все последующие поезда восточный поезд встречает на расстоянии 18 единиц от места предыдущей встречи. В момент отправления западного поезда первый встречный поезд находится от него на расстоянии 30 единиц. Каждая последующая встреча западного поезда с восточными происходит на расстоянии 18 единиц от места предыдущей встречи. Следовательно, если вдоль всего замкнутого маршрута мы расставим 19 столбов, разделив его тем самым на 20 частей по 18 единиц в каждой, то поезда будут встречаться у каждого столба. При этом в первом случае задача 1 каждый путешественник, вернувшись на станцию отправления, проедет мимо 19 столбов, а значит, встретит 19 поездов. Его конкурент сосчитает лишь 8. Узелок IV Задача. Имеются 5 мешков. Требуется узнать, сколько весит каждый мешок. Сумма результатов всех пяти взвешиваний равна 61 фунту, при этом вес третьего мешка входит в 61 фунт трижды, а вес всех остальных мешков лишь дважды. Вычитая из 61 фунта удвоенную сумму результатов первого и четвертого взвешиваний получаем, что утроенныйвес третьего мешка равен 21 фунту. Следовательно, третий мешок весит 7 фунтов. Задача об определении веса мешков, как ясно с первого взгляда любому алгебраисту, сводится к решению системы линейных уравнений. Однако она без труда решается и с помощью одной лишь арифметики, и поэтому использование более сложных методов я считаю дурным тоном. Узелок V Задача. Требуется поставить 3 крестика двум или трем картинам, 2 крестика четырем или пяти картинам и один крестик — девяти или десяти картинам, отмечая одновременно тремя ноликами 1 или 2 картины, двумя ноликами 3 или 4 картины и одним ноликом 8 или 9 картин так, чтобы число картин, получивших оценки, было наименьшим из возможных, а отмеченные картины получили как можно большее число оценок. Расставив все крестики и заключив в скобки те из них, которые по условиям задачи необязательны, мы получим 10 картин, оценки которых распределены так: Расставив все нули, но не от начала к концу, как крестики, а в обратном направлении — от конца к началу, мы получим 9 картин с оценками, распределенными так: Единственное, что еще необходимо сделать после этого, — вдвинуть оба клина как можно плотнее друг в друга, чтобы число отмеченных картин было минимальным. Если та или иная необязательная оценка мешает нам загонять клин в клин, мы ее стираем, если же не мешает — оставляем в целости и сохранности. В первом и третьем рядах оказывается по 10 обязательных оценок, а в середине — лишь 7. Следовательно, необходимо стереть все необязательные оценки в первом и третьем рядах обоих клиньев и оставить все необязательные оценки, стоящие в середине. Узелок VI Задача 1. В начале года у каждого из братьев Аи Вбыло по 1000 фунтов стерлингов. Через год братья в своем письме губернатору Кговджни уведомляют его, что в день отправления письма они, как никогда, близки к 60 000 фунтов стерлингов. Каким образом им это удалось? В день отправления письма братья впервые решили прогуляться близ Английского банка, в подвалах которого хранилась указанная сумма. На эту задачу было получено два в высшей степени замечательных ответа. Читатель, у которого Сумбур в голове это его псевдоним , заставил братьев занять 0 пенсов и украсть 0 пенсов, а затем приписать обе «добытые» цифры справа от 1000 фунтов. В результате столь невинной операции у братьев оказывается 100 000 фунтов, что значительно превышает те 60 000, о которых идет речь в задаче. At Spes Infracta [6] 6 Надежде вопреки лат. С помощью «украденного» нуля At Spes Infractaпревращает 1 в 6 и тем самым достигает требуемой в условии задачи суммы в 60 000 фунтов. Лоло Л успевает связать 5 шарфов за то время, пока Мими М вяжет 2. Зузу З успевает связать 4 шарфа за то время, пока Лоло вяжет 3.
Мерзавец увел мою лошадь и привязал черт знает где. Если я сделаю еще шаг пешком, я упаду. Тогда я умру, по крайней мере, естественной смертью, а не на виселице за убийство этого негодяя. Каждым час все эти двадцать два года я даю себе слово раззнакомиться с ним, но он словно чем-то приворожил меня. Ей-богу, пусть меня удавят, если негодяй не подсыпал мне каких-то любовных порошков. А то это необъяснимо. Провалитесь вы оба! Пусть меня уморят голодом, если я двинусь еще хоть шаг дальше. Пора опомниться и расплеваться с ними. Если я этого не сделаю, я самое подлое существо из всех, кто только жевал зубами пищу с сотворенья мира. Восемь ярдов неровной местности для меня хуже, чем семьдесят миль ровной. Негодяи прекрасно это знают. До чего же мы дойдем, если совести не будет даже между ворами? Слышен свист. Он отвечает. Чума возьми вас всех! Где моя лошадь, собачьи дети? Где моя лошадь, чтоб вы околели! Принц выступая вперед Тише, толстопузый! Ляг на землю и послушай, не едет ли кто-нибудь по дороге. Фальстаф А что, есть у тебя рычаги, чтобы поднять меня потом с земли? Своими силами я уже не подымусь ни за какую золотую наличность в королевской казне Англии. Душка принц, разыщи мою лошадь! Принц Опомнись, невежа! Что я тебе, конюх? Фальстаф Чтоб тебе в таком случае удавиться на твоем собственном ордене Подвязки. Если меня схватят, я покажу на вас. Чтоб мне отравиться хересом, если я не сочиню на вас всех пасквиля с музыкой, чтоб его распевали на всех перекрестках. Безобразие, когда шутка заходит так далеко, да еще пешком. Входят Пойнс с одной стороны, а с другой - Гедсхиль, Бардольф и Пето, переодетые. Гедсхиль Стой! Фальстаф А я и не сижу, к сожаленью. Пойнс Это наш разведчик. Его голос. Бардольф Что нового? Гедсхиль Запахивайтесь плащами. Надевайте маски. С горы текут королевские денежки. Они направляются в королевское казначейство. Фальстаф Врешь, брат, - в королевские питейные заведения. Гедсхиль Хватит на всех. Фальстаф Чтобы быть повешенными. Принц Вы вчетвером остановите их, где дорога суживается. Я и Нед спустимся ниже. Если они минуют вас благополучно, то наскочат на нас. Пето Сколько их там? Гедсхиль Человек восемь или десять. Фальстаф Как бы нападающей стороной не оказались они. Принц Струсили, сэр Джон Толстый? Фальстаф Ну, конечно, куда нам до Джона Тонкого, вашего дедушки! Тем не менее мы не струсили. Принц Мы это проверим. Пойнс Да, Джек, твоя лошадь за изгородью. Когда она тебе понадобится, найдешь ее там. Будь здоров и смотри не осрамись. Фальстаф Ну вот я и опять размяк, и пальцем его не трону, хоть режьте меня. Принц в сторону, Пойнсу Нед, где наши плащи? Пойнс в сторону, принцу Здесь, рядом. Принц и Пойнс уходят. Фальстаф Ну, господа, счастливой удачи вам всем! По местам! Появляются проезжие. Первый проезжий Пройдемтесь немножко. Воры Стой! Второй проезжий Господи Иисусе! Фальстаф Вали их на землю и коленом на горло! У, саранча ненасытная! Пожили, мироеды! Надо и другим. На землю их - и долой с них шкуру! Первый проезжий Разорили! Пропали мы с нашими чадами! Проезжие бегом покидают сцену, преследуемые Бардольфом, Гедсхилем и Пето. Фальстаф носясь по сцене с вынутым мечом Разорили, чревоугодники? А ваши сундуки и кубышки, объедалы? Пошевеливайтесь, золотые мешки! Мы вам покажем - заедать молодой наш век! Может быть, среди вас есть люди почтенные, присяжные заседатели? Мы вам покажем присяжных заседателей! Возвращаются принц Генрих и Пойнс, под плащами. Принц Воры связали честных людей. Теперь, в свою очередь, мы оберем воров и от трудов праведных отправимся веселиться в Лондон. Разговоров будет на неделю, смеху - на месяц, а шутка запомнится на всю жизнь. Пойнс Спрячемся. Они идут. Возвращаются Фальстаф, Гедсхиль, Бардольф и Пето, нагруженные мешками. Фальстаф Ну, ребята, давайте поделимся - и по лошадям, пока не рассвело. Садятся в кружок. Если вы теперь не убедились, какие трусы принц и Пойнс, на свете нет справедливости. Храбрости у Пойнса не больше, чем в дикой утке. Во время дележа на них бросаются принц и Пойнс. Принц Ваши деньги! Пойнс Негодяи! Гедсхиль, Бардольф, Пето и, после короткого сопротивления, Фальстаф убегают, оставив на земле добычу. Принц Досталось без борьбы. Скорее в путь. Они от нас пустились врассыпную И разбегаются по сторонам, За стражников друг друга принимая. Поедем, Нед. Придется попотеть И землю салом покропить Фальстафу. Мне и смешно и вместе жаль его. Пойнс Как он ревел! Как племенной бычище! Комната в замке. Входит Готспер, читая письмо. Готспер "Со своей стороны, милорд, я считал бы радостью быть с вами, принимая во внимание мою любовь к вашему дому". Он считал бы радостью! Что ж он ее себе не доставит? Принимая во внимание его любовь к нашему дому! Свои амбары, однако же, он, как видно, любит еще больше. Посмотрим дальше. Что же, это бесспорно. Все на свете опасно. Выйти на свежий воздух, выпить, лечь спать. Да, но поймите, милорд дуралеевич, что в гуще крапивы, которая называется опасностью, мы срываем цветок, который называется благополучьем. Вы так думаете? А я вам на это скажу, что вы тупой, бессмысленный трус да и лгун к тому же. Вот идиот! Клянусь богом, таких обдуманных заговоров еще не бывало. Друзья преданны и проверены. Очень хороший заговор, отличные друзья, большие надежды. Да, да. Великолепный заговор, отличные друзья! Какое бездушное животное! Если заговор неудачен, отчего же архиепископ Йоркский одобряет его? У, черт, мокрая курица, так бы и пробил ему голову веером его супруги! А мой отец, мой дядя и я сам? Разве мы не участвуем в мятеже? А про Дугласа вы забыли? Разве нет их письменного обещанья присоединиться к нам девятого числа следующего месяца? И разве уже некоторые не в походе? Так что же это за маловер и язычник? Теперь этот трус, увидите, отправится к королю и все расскажет. О, я готов надавать себе пощечин за то, что предложил такую чудную вещь этой размазне. Черт с ним. Пусть доносит. Мы готовы. Сегодня я выступаю. Входит леди Перси. Здравствуй, Кет! Через два часа я должен буду уехать. Леди Перси Мой милый, отчего замкнулся ты? Чем провинилась я, что две недели Я без тебя изгнанницей живу? Что отбивает у тебя охоту Привольно жить, спокойно есть и спать? Зачем ты стал смотреть так часто в землю И вздрагивать, когда сидишь один? Куда девался прежний твой румянец? Ведь весь ты мой. Имущество мое Как смел отдать ты грустным размышленьям? На днях к тебе вошла я. Ты дремал, Шепча во сне о битвах и доспехах. Осаживая мысленно коня, Ты вскрикивал во сне: "Вперед. Ты так был этим поглощен во сне! На лбу твоем блестели капли пота, Как пузыри на пенистой воде, И на лице менялось выраженье. Ты перекашивал свои черты, Как будто с болью сдерживал дыханье. Что значит это все? Мне надо знать, Какая тяжесть на сердце у мужа, А то не любит больше он меня. Готспер Сюда! Кто там? Входит слуга. Ушел с пакетом Джильямс? Слуга Да, час назад. Готспер А Батлер от судьи Вернулся с лошадьми? Слуга С одной вернулся. Готспер С саврасой? Слуга Точно так. Готспер Конь этой масти нас поднимет к власти. Немедленно седлать. О, esperance! Пусть Батлер ждет меня с конем у входа. Слуга уходит. Леди Перси Однако, милый друг... Готспер Что "милый друг"? Леди Перси Что прочь тебя несет? Готспер Мой конь, родная. Леди Перси Несносная мартышка, перестань! Конца, ей-богу, нет твоим причудам! Я, Гарри, знать хочу твои дела. Мне чудится, что занят вновь постройкой Воздушных замков брат мой Мортимер И, верно, требует твоей поддержки? Но если ты осмелишься пойти Так далеко... Готспер К нему? Едва ли. Леди Перси Не смей вилять, болтушка попугай! Сейчас же отвечай мне без утайки, А то я палец выверну тебе. Готспер Пусти, пусти! Так что ты знать желаешь? Люблю ли я тебя? Понятно, нет. Окончились турниры поцелуев, И в куклы стало некогда играть. Теперь в ходу разбитые короны И спрос на перебитые носы. Когда коня мне подведут, однако? Так что ты, Кет? Что говоришь ты, Кет? Леди Перси Как, ты действительно меня не любишь? И ты не шутишь? Не люби. Я отплачу такою же монетой. Нет, ты меня серьезно разлюбил? Скажи мне, это правда, ты не шутишь? Готспер Сойдем во двор. Пред тем как уезжать, Я клятвенно с коня тебя уверю, Что твой навек. Но обещай и ты Не спрашивать вперед, куда я еду. Раз еду, значит, надо уезжать. Сегодня должен я тебя оставить. Ты - умница, однако не умней, Чем ты сама. Ты - верная супруга, Но - женщина и, стало быть, молчать Умеешь лишь о том, чего не знаешь. Таких границ я и держусь с тобой. Леди Перси Таких границ? Готспер Да, это неизбежно. Но через день ты выедешь ко мне И разгадаешь тайны все на месте. Леди Перси Хоть и нет, - принуждена. Входит принц Генрих. Принц Ой не могу, Нед! На помощь! Выйди из этой душной комнаты. Меня рассмешили до упаду. Пойнс Где ты пропадал, Гарри? Принц В компании четырех дубовых голов и сорока дубовых бочек. Я спустился на самое дно общества и выпил на "ты" со всей трактирной прислугой. Хочешь, я скажу тебе, как их зовут? Том, Дик и Френсис. Для них уже нет сомненья, что хотя я еще только принц Уэльский, а не король Англии, но зато уже признанный король учтивости и не задираю носа, как некоторые, вроде Фальстафа. Наоборот, я совсем простой и, что называется, душа нараспашку. После коронации они обещают мне покровительство всех истчипских приказчиков. Между прочим, вот их словарь. Напиться значит у них "накраситься". Кружку полагается выпивать залпом, а если кто-нибудь остановится, чтобы передохнуть, кругом кричат "переиграть" и требуют повторенья. Словом, в какие-нибудь четверть часа я так насобачился, что теперь всю жизнь могу распивать и растабарывать с кем угодно из простонародья. Видишь, Нед, как ты много потерял. Но слушай, мой сахарный, кстати, вот тебе на один пенс сахару, который мне только что всучил младший половой. Это один из тех, для которых весь английский язык сводится к двум-трем выраженьям, вроде: "Восемь шиллингов и шесть пенсов", "пожалуйте, пожалуйте", "сейчас, сейчас", "пинту сладкого в кабинет с полумесяцем" и тому подобное. Да, так, значит, слушай, зачем я тебя позвал. В ожиданье Фальстафа надо что-нибудь выкинуть. Пойди в соседнюю комнату. С моим младшим половым я заведу разговор о сахаре, который он мне дал. Зови, не переставая, "Френсис", так, чтобы он все время разрывался между мной и тобою и на все мои вопросы отвечал только "сейчас, сейчас". Выйди за дверь. Пойнс уходит. Пойнс за сценой Френсис! Принц Великолепно. Входит Френсис. Френсис Сейчас, сейчас, сэр! Загляни, Ральф, в гранатовую комнату. Принц Поди сюда, Френсис. Френсис Чего изволите, милорд? Принц Сколько тебе еще осталось прослужить в мальчиках, Френсис? Френсис Пять лет, ей-богу, не вру, а если считать... Френсис Сейчас, сейчас, сэр. Принц Пять лет! Царица небесная, за такой срок может надоесть звон посуды. А скажи, Френсис, что тебе смотреть на хозяина? Отчего не удрать тебе раньше срока? Френсис О сэр, я могу поклясться на всех библиях Англии...
Учебник Spotlight 4. Student’s Book. Часть 1. Страница 46
— Запишите, — велел Король присяжным, и они быстро записали все три даты на грифельных досках, а потом сложили их и перевели в шиллинги и пенсы. — Сними свою шляпу, — сказал Король Болванщику. — Она не моя, — ответил Болванщик. 1 шиллинг 6 пенсов в неделю зарабатывал десятилетний мальчик в Бетнал-Грин, трудившийся по двенадцать часов шесть дней в неделю. На эти деньги можно было купить пару черных шелковых чулок. 4 шиллинга 5 пенсов чистыми можно было заработать, сшив восемь пар брюк. Операция, известная как «Великая перечеканка 1696 года», началась с королевской декларации от 10 июня этого года, о выкупе у населения старых (до 1662 года выпуска) монет ручной чеканки по товарной цене — 5 шиллингов 8 пенсов за унцию серебра. [Йес, оф ко:с. Хиэ: ю а. З’э’тс ту: паундз фифти:н пэнс, пли:з] — Да, конечно. Вот, пожалуйста. С вас два фунта 50 пенсов. К 1572 году лондонские торговцы домашней птицей так взвинтили цены, что лорд-мэр и члены городского управления были вынуждены вмешаться и установить следующие расценки: лебеди высшего сорта — 6 шиллингов 8 пенсов, молодой лебедь — 6 шиллингов, аист — 4.
100 гиней 34 фото
Подготовила Соколова Ксения 5 «В» Старинные английские деньги 2 слайд История английских денег Название современной английской денежной единицы появилось в XII веке и первоначально означало буквально «фунт чистого серебра». Это связано со «стерлингом» — древней английской серебряной монетой. Крупные покупки выражали в «фунтах стерлингов». С другой стороны это был способ проверки полновесности монет — если масса 240 монет не равна 1 фунту, монеты могли быть фальшивыми или слишком изношенными. У него было 2 фунта,10 крон, 5 флоринов, 1 гинея и 2 соверена. На сколько шиллингов мог принц обменять эти монеты? В кошельке у нее было 16 крон, 18 флоринов и 48 пенсов.
Сколько пирожных смогла купить Бетси , если цена одного пирожного была 2 фунта?
Если позволите, небольшой фрагмент. Мэри Ватсон следовало не только следить за работой прислуги, но также вести расходную часть бюджета. Ей пришлось узнать много нового, от чего она была прежде ограждена. Например, что 50-килограммовый мешок картофеля можно купить за 6 шиллингов, и этого количества хватало четырем-пяти домочадцам на три месяца, т. При покупке же меньшего количества или не в сезон, стоимость потребляемого картофеля возрастала в два раза, уже до 1 шиллинга.
И что это вчера казалось — пустое щелканье? Нет, все-таки поэт. Распрямившись, он зашагал горделиво, почти надменно. Гордон Комсток, автор «Мышей» тот самый, помните? Эту штуку тоже пора заканчивать, и поскорей. Чего он канителится, хандрит? Захочет, так сделает. Налечь, месяца три, а летом уже можно печатать. Представилась элегантная тетрадочка в матовой белой суперобложке: бумага люкс, широкие поля, красивый шрифт. И отзывы самой авторитетной прессы — «выдающийся успех» Литприложение «Таймс» , «долгожданная свежесть подлинно художественной правды» ред. Темноватая и мрачноватая Колридж-гроу располагалась в стороне от шоссе. Улицу плотно хотя с несколько сомнительным основанием: Колридж, по слухам, гостил тут месяца полтора летом 1821 окутала литературно-романтическая аура. Глядя на ветхие старинные особняки в глубине заросших садов, под сенью могучих крон, нельзя было не проникнуться атмосферой «ушедшей культуры». По сей день, несомненно, за стенами этих особняков царит в кругу обожателей седовласый Роберт Браунинг, и леди с обликом моделей Сарджента у ног кумира ведут беседы о Суинберне или Уолтере Патере. Весной газоны тут пестрели ковром лиловых и желтых крокусов, чуть позже — колокольчиками звеневших для Питера Пэна и Вэнди хрупких акварельных гиацинтов; даже деревья здесь, казалось Гордону, сплетались узорами ветвей по прихоти графических фантазий Рэкхема 10. Нелепо, что в подобном месте теперь поселился критик такого сорта такого дрянного сорта , как Пол Доринг, регулярно обозревавший в «Санди Пост» и не реже двух раз в месяц обнаруживавший традицию английского романа в писаниях Хью Уолпола. Ему бы шикарно квартировать где-нибудь на углу Гайд-парка. Впрочем, житье в запущенном квартале Колридж-гроу являлось, может, некой добровольной епитимьей, призванной смягчить оскорбленных богов литературы. Мысленно листая газетные хвалы «Прелестям Лондона», Гордон перешел улицу, но вдруг растерянно остановился. Что-то у ворот Доринга было не так. А, вот что — ни одного автомобиля. Гордон сделал пару шагов и опять встал, насторожившись почуявшим опасность гончим псом. Должны стоять машины. К Дорингу всегда съезжалась масса гостей, половина на собственных автомобилях. Неужели никто еще не приехал? Слишком рано? Да нет, назначено на полчетвертого, а сейчас минут двадцать пятого. Он поспешил к воротам, в общем уже почти уверенный, что вечеринку отменили. По сердцу пробежал тоскливый холодок. Наверное, дату перенесли, и сами отправились куда-то! Мысль эта, встревожив, однако ничуть не поразила. Внутри давно уж прочно поселилась боязнь пойти в гости и никого там не застать. Даже когда сомнений не могло быть, мучил страх, что непременно почему-нибудь сорвется. Кому он нужен, ждать его? И нечего удивляться хозяйской пренебрежительной забывчивости. Ты нищий, тебе положено существовать под градом сплошных шишек. Гордон толкнул железные ворота, незапертая створка гулко скрипнула. Мшистую влажную дорожку изящно обрамляла кладка декоративных камушков. Цепким глазом поднаторевшего в дедуктивной методе Шерлока Холмса он оглядел узкий фасад. Ни дымка над крышей, ни огонька сквозь шторы. В комнатах сейчас темновато, хоть где-то свет уже зажгли бы? И на крыльце остался бы хоть один отпечаток обуви шагавших через сырой сад гостей? Сомневаться не приходится: нет дома. Однако, с отчаянной надеждой, Гордон все-таки повернул вертушку звонка. Старомодно механического, разумеется. Электрический звонок на Колридж-гроу смотрелся бы вульгарно и нехудожественно. Дзинь, дзинь, дзинь! Ответом лишь долгое пустынное эхо. Все рухнуло. Гордон схватил вертушку и так крутанул, что едва не оборвал проволоку. По дому раскатился настойчивый оглушительный трезвон. Бесполезно, бесполезно. Ни шороха. Даже прислуга отпущена. Невдалеке сбоку блеснула пара юных глаз из-под черной челки и кружевного чепчика — служанка выглянула из подъезда соседнего особняка полюбопытствовать, что за шум. Поймав его взгляд, она, нисколько не смутившись, продолжала глазеть. А он стоял дурак дураком. Еще бы, отлично выглядишь, колотясь в пустой дом. И вдруг его пронзило, что девчонка все знает о нынешней вечеринке, которую перенесли, уведомив каждого приглашенного кроме него; и знает, почему — такая рвань не стоит лишних хлопот. Слуги всегда все знают. Он повернулся и пошел к воротам. Под чужим взглядом следовало удаляться небрежной походкой, с видом легкого, даже позабавившего разочарования. Но он, дрожа от ярости, почти не управлял собой. Погань драная! Сыграть с ним такую шутку! Взгляд упал на изящную цепочку камушков — выбрать бы потяжелее и швырнуть, чтобы стекла вдребезги! Он с такой силой ухватился за ржавый прут ворот, что ободрал, едва не рассадил ладонь. И полегчало. Боль в руке отвлекла от мук душевных. Не просто поманившая и обманувшая надежда провести вечер в человеческой компании, хотя и это было много. Главное — унизительное чувство беспомощности, своей жалкой мизерности, не дающей повода вспомнить о тебе. Переменив число, даже не потрудились сообщить, всех известили, только не его — вот что ты съешь, если пусты карманы! Запросто, не задумываясь, плюнут в морду. Мысли о том, что Доринг, возможно, искренне, без тени дурных намерений, позабыл или рассеянно спутал дату в приглашении, Гордон не допускал. Ну нет! Доринг сделал это сознательно. Денег нет, так обойдешься, тля ничтожная, без любезностей. Он быстро шагал. В груди болезненно кололо. Культурный разговор, культурное общение! Ага, короноваться не желаешь? Придется вечер провести как обычно. Розмари еще на службе, да и живет она в Западном Кенсингтоне, в женском общежитии, куда вход перекрыт сторожевыми ведьмами. Равелстон живет поближе, возле Риджент-парка, но у богатого человека масса светских обязанностей, его дома практически не застанешь. Невозможно даже сейчас позвонить ему, нет двух пенни, осталось полтора пенса и везунчик. И как без гроша сходишь повидаться с Равелстоном? Тот обязательно предложит «зайти куда-нибудь», а разрешать ему покупать выпивку нельзя. Дружба с ним требует абсолютно четко обозначенного — каждый платит за себя. Гордон достал свою единственную сигарету и чиркнул спичкой. Курить на ходу не доставляло никакого удовольствия; пустая трата табака. Шел он без цели, куда ноги несли, лишь бы усталостью потушить обиду. Двигался куда-то в южном направлении — сначала пустырями Камден-тауна, потом по Тоттенем-корт-роуд. Уже стемнело. Он пересек Оксфорд-стрит, миновал Ковент-гарден, вышел на набережную, перешел мост Ватерлоо. К ночи стало заметно холодать. Гнев постепенно стихал, но настроение не улучшалось. Терзала постоянно осаждавшая мысль, от которой он нынче сбежал, но от которой никуда не деться. Его стихи. Бездарные, тупые, бесполезные! Неужели мелькнул момент, когда он в них поверил? Можно ли было убедить себя в каких-то надеждах относительно «Прелестей Лондона»? Гордона передернуло. Состояние напоминало утро после пьянки. Сейчас он доподлинно знал, что ни в стихах его, ни в нем самом нет никакого смысла. Поэма останется лишь кучей мусора. Да проживи он еще сорок сотен лет, не написать и одной стоящей строки. Ненавидя себя, он мысленно повторял, скандировал последний сочиненный кусок. Расщелкался, щелкунчик! Рифма к рифме, трам-блям, трам-блям! Гремит пустой жестянкой. Жизнь потратил, чтобы наворотить такой навоз. Он уже прошел миль шесть-семь. Ноги устали и ступни горели. Теперь он находился где-то в Ламбете, в трущобах узких грязных, тонувших во тьме улочек. Фонарные лампы, мерцая сквозь сырой туман редкими звездами, ничего не освещали. Гордона начал мучить голод. Торговые кафе соблазняли аппетитными витринами и надписями мелом: «Крепкий двойной чай. Только свежая заварка». Но только мимо, мимо, со своим дурацким неразменным трехпенсовиком! Под какими-то гулкими железнодорожными аркадами он выбрался к мосту Хангерфорд. На воде качались помойные отбросы туземцев Восточного Лондона: пробки, лимонные корки, горбушки хлеба, разбитые бочки, всякий хлам. По набережной он зашагал к Вестминстеру. Шурша ветвями, пронесся сильный порыв ветра. Гордон скрипнул зубами — заткнись! Хотя уже стоял декабрь, несколько старых измызганных оборванцев укладывались на скамейках, обертывая себя газетами. Гордон равнодушно скользнул глазами: обленившиеся попрошайки. Может быть, сам когда-нибудь докатится. Может быть, так оно и лучше. Чего жалеть заматеревших нищих бродяг? Срединно-средняя мелюзга в черных отглаженных костюмчиках — вот кто нуждается в сочувствии. Он был уже у Трафальгарской площади. Как-то убить время. Национальная галерея? Да ну, давно уж заперли. Куда податься? Четверть восьмого, до отбоя еще часы и часы. Медленно шаркая, он семь раз обошел площадь: четыре раза по часовой стрелке, три раза обратным ходом. Ступни просто пылали, пустых скамей было полно, но не садиться, не останавливаться — тут же начнет душить тоской по куреву. Кафе на Чаринг-кросс манили, как сирены из морских волн. Каждый хлопок стеклянной двери обдавал ароматом пирожков. Он почти сдался. Ну а что? Целый час в тепле, чай за два пенса и пара булочек по пенни. У него же, с везунчиком, даже на полпенса больше. Проклятый медяк! Девка в кассе захихикает. Ясно увиделось, как она, вертя его везунчик, подмигивает товарке официантке. И обе знают, что это его последний грош. Забудь, не выйдет. Топай дальше. Высвеченная ярким мертвящим неоном улица кишела людьми. Гордон протискивался, хилая фигурка с бледным лицом и взъерошенной шевелюрой. Толпа спешила мимо; он сторонился, его сторонились. Что-то ужасное есть в оживленном вечернем Лондоне: черствость, безличность, отчужденность. Семь миллионов человек тесно снуют, замечая друг друга с обоюдным вниманием рыб в аквариуме. Встречалось немало глядевших нарочито строго или в сторону симпатичных барышень; пугливых нимф, боящихся мужского взгляда. Девушек с кавалерами, заметил Гордон, гораздо меньше, нежели бегущих одиноко либо с подружками. И это тоже деньги. Много ли красоток готовы сменить отсутствие кавалеров на неимущего дружка? Из открытых пабов струился запах пивной свежести. Парами и поодиночке народ спешил в двери кинотеатра. Остановившись перед завлекательной витриной, Гордон, под наблюдением усталых глаз швейцара, принялся изучать фотографии Греты Гарбо в «Расписном покрывале». Страшно хотелось внутрь, не ради Греты Гарбо, а, уютно облокотившись, передохнуть на плюшевом сидении. Гордон, конечно, ненавидел фильмы и в кино, даже когда мог себе позволить, ходил редко. Нечего поощрять искусство, придуманное вместо книг! Хотя некую притягательность тут не оспорить. Сидишь с комфортом в теплой, пропахшей сигаретным дымом темноте, безвольно впитывая мигающий на экране вздор, отдаваясь потоку ерунды, пока не утонешь в этом дурмане, — что ж, вид столь желанного наркотика. Подходящий гашиш для одиноких. Ближе к театру «Палас» караулившая в подворотне шлюха, приметив Гордона, вышла на тротуар. Коренастая итальянская коротышка, совсем девчонка, с огромными черными очами. Миленькая и, что редкость у проституток, веселая. На миг он замедлил шаг — девчонка глянула в готовности ответить щедрой улыбкой. А что если заговорить с ней? Смотрит так, будто способна кое-что понять. Не вздумай! Ни шиша в кармане! Гордон быстро отвел взгляд, устремившись прочь пуританином, коего бедность обрекла на добродетель. Вот бы она рассвирепела, потратив время, а затем узнав, что джентльмен не при деньгах! Шагай, шагай, братец. Нет денег даже поболтать. Обратно через Тоттенем-корт он тащился, еле передвигая ноги. Десять миль по уличному камню. Мимо бежали девушки, много девушек — с парнями, с подругами, в одиночку; жестокие молодые глаза, не замечая, глядели сквозь него. Уже надоело обижаться. Плечи согнула усталость, он больше не старался держать спину и гордо задирать подбородок. Ни одна не посмотрит, не оглянется. А разве есть на что? Тридцать скоро, кислый, линялый, необаятельный. Какой барышням интерес тебя разглядывать? Вспомнилось, что давно пора домой мамаша Визбич ужин после девяти не подавала. Но возвращаться в пустую холодную пещеру — вскарабкаться по лестнице, засветить газ, плюхнуться перед столом и звереть, поскольку делать нечего, читать нечего, курить нечего, — ох, нет, ни за что. Несмотря на будний день пабы Камден-тауна были битком набиты. Возле двери болтали три толстухи, похожие на кружки в их грубых обветренных руках. Изнутри неслись хриплые голоса, пивной запах и клубы дыма. Флаксман небось сидит в «Гербе». Может, рискнуть? Полпинты горького три с половиной пенса, а в кармане даже четыре и полпенни, с везунчиком. В конце концов, везунчик — законное средство платежа. Жажда уже просто доконала, не надо было позволять себе думать о пиве. Подходя к «Гербу», он с улицы услышал гремевший внутри хор. Большой нарядный паб сиял, казалось, особенно ярко. Дикция певцов, правда, оставляла желать лучшего; текст звучал, булькая со дна выпитого пивного моря. Сразу виделись налитые багрянцем лица сбивших хороший куш водопроводчиков. Но пели мастера иного ремесла. В баре имелась задняя комната, где собирались для своих секретных совещаний крутые парни, и несомненно это громыхал праздник «быков». Видимо, чествуют своего Главного Парнокопытного, или как там у них. Гордон заколебался: в бар, а может, в общий зал? В баре бутылочное, в зале разливное — лучше в зал! Он пошел к другой двери, следом не совсем членораздельно неслось: По кругу пей, По кругу, хэй! На мгновение его охватила страшная слабость. Устал, оголодал, измаялся. Ясно представилась жвачно-животная пирушка: пылающий камин, огромный сверкающий стол, по стенам бычьи фотопортреты. Поскольку пение вдруг смолкло, увиделось, как два десятка здоровенных багровых морд разом ткнулись в большие кружки. Пошарив в кармане, Гордон удостоверился, что злосчастный трехпенсовик на месте. Ну что? В набитом общем зале кто будет на тебя смотреть? Хлопни везунчик на стойку с развеселым видом, вот, мол, «ха-ха, сберег рождественское счастье! Все вокруг посмеются твоей шутке. Язык во рту шевельнулся, будто уже влажнея пивной пеной. Гордон потрогал пальцами ребро монетки, не решаясь. Вдруг быки вновь грянули: По кругу пей, По кругу, хэй! Гордон вернулся к бару. Матовое окно к тому же изнутри запотело, но сбоку оставался узенький просвет, и можно было заглянуть. Да, вон он, Флаксман. Переполненный салон бара, как любое помещение на взгляд с улицы, выглядел несказанно прекрасным. За каминной решеткой сверкал огонь, играя и осыпая бликами полировку медных плевательниц. Казалось, даже сквозь стекло бьет ароматом пива. Флаксман сидел у стойки с двумя нахальными дружками из породы не в меру бойких страховых агентов. Небрежно облокотясь, нога на перекладине, в руке полосатый бокал пива, «дородный малый» заигрывал со смазливенькой белокурой барменшей. Та стояла позади стойки на стуле, расставляла по стеллажу бутылки пива и смеялась через плечо. Не слыша слов, понять сюжет было нетрудно: Флаксман потрясающе сострил, дружки загоготали — блондиночка, смущенно и восхищенно хихикая, вильнула круглой попкой. Сердце Гордона заныло. Там, только бы оказаться там! Посидеть в компании, выпить, покурить, поболтать, пофлиртовать с девчонкой! А почему нет? Взять взаймы боб у Флаксмана, с ним это просто. Пробасит на свой лад: «Хо-хо, парнишка! Как жизнь? Валяй сюда. Да хватай два, на-ка, лови! Флаксман вообще-то малый неплохой. Гордон взялся за дверь. Вот он уже слегка толкнул ее. Навстречу пахнуло теплом, пивом и табаком — знакомый живительный запах. Однако, едва почувствовав его, нервы не выдержали. Гордон плотно притворил дверь. Нельзя с четырьмя пенсами заходить в бар. Никогда никому не позволяй платить за твою выпивку! Первая заповедь для бедняка. Он торопливо отошел и ринулся в уличный сумрак. По кругу, хэй, По кругу...
Во-первых, Нэресборо - один из малых городов Северного Йоркшира - своеобразный, а вместе с тем типичный. Во-вторых, сама по себе публикация нэресборских завещаний заслуживает внимания, так как она с наибольшей точностью воспроизводит оригинал. Вместе с тем, именно точное копирование завещаний делает нэресборские публикации равноценными архивным материалам и дает основания считать выпуски "Wills and administrations from the Knaresborough court rolls" [5] источником довольно высокого качества. При точности передачи завещания издатели, однако, печатали далеко не все документы, какая-то часть их совсем не включались в коллекции, определенная группа завещаний публиковалась в отрывках, причем отрывках, интересных с точки зрения издателя и общества Surtees Sosiety. А так как общество было литературно-историческим, то, очевидно, определение им ценности того или иного завещания не всегда совпадало с представлениями о ценности завещания как исторического источника. В частности, издатель сообщает, что за многими завещаниями следуют превосходные описи имущества, но так как они занимают очень много места, то было решено опубликовать лишь некоторые из них [6]. Данное издание содержит полные записи всех внесенных в списки завещаний со 2-го года царствования Генриха VIII 1510-1511 до 1660 - 1661 гг. Здесь приводятся имена людей и местностей, упомянутых в каждом завещании, и всех свидетелей, имена которых записаны. Кроме того, завещатель стремился загладить свои прегрешения, исправить все то, что было недопустимо с точки зрения хорошего христианина и добропорядочного горожанина. Завещания весьма разнообразны. Есть очень небольшие с кратким распоряжением о месте похорон и о передаче имущества жене и детям. Например, Джеймс Катберт [8] сообщает, что похоронить его надо при нэресборской церкви, а все имущество и фригольд передает жене Элен и пятерым детям Рэйндолу, Уильяму, Роберту, Изабель и Анне. В этом завещании всего два свидетеля, причем один из них - викарий. Видимо, завещания такого типа делались в критическую минуту, на смертном одре. Этим и объясняется краткость последней воли завещателя. Но чаще всего встречаются обычные по форме завещания, то есть не очень краткие или обширные. И, наконец, давая характеристику форме завещаний, следует сказать, что они различались по стилю. Есть завещания, имеющие форму торжественного нотариального акта или большого сочинения, которое, конечно, тщательно и долго обдумывалось и оформлялось. Но в основном для горожан характерны деловые и сухие по стилю документы, которые, если и получались обширными, то только потому, что их авторы имели приличное состояние и оставляли большое число даров. В начале идет общее для всех завещаний вступление, называющее имя завещателя, его сословную принадлежность и в ряде случаев - род занятий. Но немало завещаний, в которых указание на род занятий и социальную принадлежность отсутствуют. Вступительная же часть завещания сообщает наследникам, где следует похоронить тело. Сведения о погребении часто сообщают интересные данные. Томас Хилл завещает быть похороненным на церковном кладбище в Нэресборо в том месте, где похоронены его предки [12]. Но чаще в завещаниях указывается только церковный приход, где нужно похоронить тело. Все завещатели дают указания относительно организации похорон. У одних это детально расписанные инструкции: так, крестьянин Ричард Дирлов дает распоряжение относительно своих похорон: «Я желаю, чтобы каждый священник, присутствующий на моих похоронах, был одарен хлебом и элем» [13] 3. Другие оставляют фиксированные суммы на погребальные траты. Эти сведения представляют достаточно интересную информацию об имущественном состоянии завещателя, так как суммы, оставляемые на похороны, очень различны. Если Томас Добсон завещает на похороны 2 шиллинга, то Ричард Лэмб - 40 шиллингов [14]. Распорядившись о погребении тела, следующую часть завещания авторы отводят заботам о благоденствии души. Те горожане, которые могли себе позволить, завещали деньги приходской церкви на поддержание ее строений в исправном состоянии, на украшения, усовершенствования и достройки в ней, предусматривая при этом мельчайшие детали.
VII. Путешествия
Британские купцы посылали серебро в качестве платы за границу, в то время как товары для экспорта оплачивались золотом. Впоследствии возник поток серебра из страны и поток золота в страну, что вело к установлению в Великобритании золотого стандарта. В дополнение к этому, возник хронический недостаток серебряных монет. Установление современной валюты Английский банк был образован в 1694 году, за ним на год позже последовал банк Шотландии. Оба банка начали выпускать бумажные деньги, при приобретении Английским банком большей значимости после 1707 года. Во время войны за независимость и наполеоновских войн банкноты Английского банка были законным платежным средством, и их ценность колебалась по отношению к золоту. Банк также выпускал серебряные жетоны, чтобы смягчить недостаток серебряных монет. В 1817 году был введен соверен. Монеты чеканились из золота 22-х карат и содержали 113 гранов золота, они заменили гинею и стали стандартными британскими золотыми монетами без изменений золотого стандарта. В результате курсы различных валют могли быть определены просто по соответственным золотым стандартам.
Фунт стерлингов равнялся 4,886 доллара США, 25,22 французских франков или эквивалентным валютам в Латинском монетном союзе , 20,43 немецким маркам или 24,02 австро-венгерским кронам. После международной валютной конференции в Париже обсуждалась возможность присоединения Соединенного Королевства к Латинскому монетному союзу, и королевская комиссия по международной монетной системе, рассмотрев эту возможность, приняла решение против присоединения. Следование золотому стандарту было приостановлено в начале войны, когда Английский банк и казначейские билеты стали законным платежным средством. В попытке вновь обрести стабильность, в 1925 году была введена вариация на золотой стандарт, по которой валюта равнялась довоенной ценности золота, хотя валюту можно было обменять только на слиток золота, а не на монеты. Использование в империи Стерлинг применяли в большей части Британской империи. В некоторых частях он использовался наряду с местной валютой. Например, золотой соверен был законным платежным средством в Канаде, несмотря на существование канадского доллара. Несколько колоний и владений приняли фунт как свою собственную валюту. Появились австралийский, британский западноафриканский, кипрский, фиджийский, ирландский, ямайский, новозеландский, южноафриканский и южнородезийский фунты.
Некоторые из этих фунтов сохранили равноправие по отношению к фунту стерлингов на протяжении их существования например, южноафриканский фунт , в то время как другие потеряли самостоятельность после завершения курса золотого стандарта например, австралийский фунт. Эти валюты и другие, связанные со стерлигом, составили стерлинговую зону. Этот курс сохранялся в течение Второй мировой войны и стал частью Бреттон-Вудской системы, которая управляла послевоенными валютными курсами. Этот шаг повлек понижение курса других валют по отношению к доллару. В середине 1960-х фунт подвергся новому давлению, так как валютный курс по отношению к доллару стал считаться слишком высоким. Летом 1966 года, при падении курса фунта на валютных рынках, правительство Вильсона усилило валютный контроль. Среди предпринятых мер был запрет для туристов вывозить более чем 50 фунтов из страны, в 1979 году сумма была повышена. Переход на десятичную систему 15 февраля 1971 года Соединенное Королевство перешло на десятичную систему исчисления, заменив шиллинг и пенни на единую монету, новый пенни. Слово "новый" перестало использоваться после 1981 года.
Изменения ценности фунта С падением Бреттон-Вудской системы - немаловажную роль в этом сыграли британские валютные дилеры, которые создали прочный рынок для евродоллара, что усложнило поддержание золотого стандарта доллара США для правительства - курс фунта колебался в начале 1970-х и поэтому стал причиной повышения валютного курса на рынке. Стерлинговая зона завершила свое существование во это время, когда большинство ее членов также выбрали свободную валюту по отношению к фунту и доллару. В 1976 году последовал еще один кризис, когда стало известно, что Международный валютный фонд МВФ считает, что фунт должен быть равен 1,50 доллара, и в результате фунт упал до 1,57 доллара, и правительство решило занять 2,3 миллиардов фунтов у МВФ. В начале 1980-х фунт продвинулся до уровня 2 доллара, поскольку процентные ставки повысились в ответ на валютную политику планирования денежных ресурсов, а высокий валютный курс считался причиной глубокого спада в 1981 году. Самый низкий показатель у фунта был в феврале 1985 года, когда он равнялся 1,05 доллара, до того как он возрос до уровня 2 долларов США в начале 1990-х. Следуя за немецкой маркой В 1988 году министр финансов правительства Маргарет Тэтчер Найджел Лосон посчитал, что фунт должен "затенить" западногерманскую марку, что неумышленно привело бы к стремительному росту инфляции, так как экономика стала бы быстро развиваться из-за несоответственно низких процентных ставок. По идеологическим причинам правительство консерваторов отказалось от альтернативных механизмов контроля за бурным развитием кредитных потоков, бывший премьер-министр Эдвард Хит назвал Лосона "гольфистом одной клюшки". Следуя за европейской валютной единицей 8 октября 1990 года правительство консерваторов решило присоединиться к европейскому механизму валютных курсов ERM , при фунте равном 2,95 немецких марки. Однако страна была вынуждена выйти из системы в "Черную среду" 16 сентября 1992 года , так как британская экономика привела к неустойчивости валютного курса.
Биржевой делец Джордж Сорос прославился тем, что заработал около 1 миллиарда долларов на уменьшении ценности фунта. Валютный курс упал до 2,20 немецких марок. Следуя целевым нормам инфляции В 1997 году вновь избранное лейбористское правительство передало обязанность ежедневного контроля процентных ставок Английскому банку политика, которая изначально проводилась либеральными демократами. Таким образом, в первый раз управляющий Банком должен был публично объяснить правительству, почему уровень инфляции был на один процент выше нормы. Евро Являясь членом Евросоюза, Соединенное Королевство может принять евро в качестве своей валюты. Однако вопрос остается политически спорным, в немалой мере потому, что Соединенное Королевство было вынуждено отказаться от предшествующего механизма регулирования валютных курсов европейских стран см. Премьер-министр Гордон Браун, еще будучи министром финансов исключил принятие евро в обозримом будущем, сказав, что решение о неприсоединении является верным для Британии и Европы.
Фальстаф Или как гуденье линкольнширской волынки. Принц Генрих Почему ты не скажешь: как заяц или как мрачный Мурский ров? Фальстаф Ты любишь самые неприятные сравнения, и ты, конечно, самый находчивый, самый канальский и самый прелестный молодой принц на свете.
Но прошу тебя, Хел, не искушай меня более суетными благами. Я возблагодарил бы Господа, если бы мы с тобой узнали, где можно было бы купить хоть немножко доброго имени. Какой-то старый лорд из совета стал меня на улице пробирать за вас, сэр. Я не обратил на это внимания, но он говорил весьма разумно. Я слушать его не стал, но говорил он разумно, да к тому же на улице. Принц Генрих Ты хорошо поступил, ибо сказано: "Премудрость вопиет на стогнах, и никто не внемлет ей". Фальстаф О, какая нечестивая у тебя страсть к текстам! Право, ты можешь совратить и святого. Ты оказал на меня очень дурное влияние, Хел, - да простит тебя Бог. До знакомства с тобой я ничего не знал, а теперь, по правде сказать, я немногим лучше любого развратника.
Я должен изменить свою жизнь, я хочу сделать это. Видит Бог, если я этого не сделаю, я буду подлецом. Я ни из-за какого королевского сына не согласен губить свою душу. Принц Генрих Где бы нам завтра раздобыть денег, Джон? Фальстаф Э, где хочешь, голубчик, я на всё согласен. Если я этого не сделаю, назови меня подлецом и оскорбляй сколько хочешь. Принц Генрих Я вижу, как ты исправляешь свою жизнь: от молитв прямо к чужим кошелькам. Фальстаф Что же делать, Хел? Это мое призвание, Хел. Не грешно трудиться, следуя своему призванию.
Входит Пойнс. Вот и Пойнс! Сейчас мы узнаем, какое развлечение предложит нам Гедсхиль. Вот самый отъявленный негодяй, когда-либо кричавший честным людям: "стой! Пойнс Здравствуй, милый Хел. Что поделывает мосье Раскаяние? Что поделывает сэр Джон Сладкий Херес? Джек, как порешили вы с дьяволом насчет твоей души, которую ты ему продал в прошлую Страстную пятницу за стакан мадеры и ножку холодного каплуна? Принц Генрих Сэр Джон сдержит слово: дьявол получит обещанное. Сэр Джон никогда не нарушает пословиц, а ведь есть пословица: отдай черту его долю.
Пойнс Ты будешь осужден за то, что сдержишь слово дьяволу. Принц Генрих А иначе он будет осужден за то, что обманет дьявола. Пойнс Слушайте, голубчики мои: завтра утром к четырем часам нужно быть в Гедсхиле. Там проедут богомольцы в Кентербери с богатыми дарами и торговцы, едущие в Лондон с туго набитыми кошельками. У меня для вас приготовлены маски, а лошади у вас свои. Гедсхиль сегодня почует в Рочестере, но на завтрашний вечер я заказал ужин в Истчипе. Дело сделать нам безопасно, как спать лечь. Если пойдете, я набью ваши кошельки кронами, а не хотите, так сидите себе дома, и пусть вас повесят. Фальстаф Слышишь, Эдуард? Если я останусь дома и не пойду, я вас повешу за то, что вы пошли.
Пойнс Неужели, мясная туша? Фальстаф Хел, хочешь принять участие? Принц Генрих Чтобы я стал грабить? Чтобы я стал воровать? Нет уж, увольте. Фальстаф Ни капли нет в тебе ни честности, ни мужества, ни товарищеских чувств. Не знаю, право, есть ли в тебе королевская кровь, если ты не можешь добыть десяти шиллингов королевского чекана. Принц Генрих Ладно, один раз в жизни совершу сумасбродство. Фальстаф Правильно сказано! Принц Генрих Ладно, что бы там ни было, останусь дома.
Фальстаф Клянусь Господом, я стану изменником, когда ты сделаешься королем. Принц Генрих Мне на это наплевать. Пойнс Сэр Джон, прошу тебя, оставь меня наедине с принцем: я ему изложу такие доводы в пользу этого предприятия, что он пойдет. Фальстаф Ладно. Пошли, Господи, тебе дар убеждения, а ему отверзи слух ко слушанию, чтобы то, что ты будешь говорить, его подвигло, и чтобы то, что он услышит, могло доказать, что подлинный принц может забавы ради обратиться в поддельного вора, ибо в наше печальное время надо чем-нибудь поднять дух. Прощайте, вы найдете меня в Истчипе. Принц Генрих Прощай, запоздалая весна! Прощай, бабье лето! Уходит Фальстаф. Пойнс Послушайте, мой дорогой, милый, золотой принц, поедемте с нами завтра утром: у меня есть наготове шутка, да одному нельзя ее сыграть.
Фальстаф, Бардольф, Пето и Гедсхиль ограбят тех людей, которых мы уже выследили; меня и вас там не будет; а когда они получат добычу, то, если мы с вами не ограбим их, отрубите мне голову. Принц Генрих Но как мы отделимся от них? Пойнс Вот как. Мы поедем раньше них или позднее и назначим место встречи, куда от нас будет зависеть не попасть. Они решатся сделать нападение без нас, и как только покончат с этим делом, мы обрушимся на них. Принц Генрих Да; но они нас легко узнают по нашим лошадям, по нашему платью и по множеству других признаков. Пойнс Пустяки! Лошадей наших они не увидят: я привяжу их в лесу; наши маски мы переменим, как только расстанемся с ними; и наконец, я припас на этот случай клеенчатые плащи, которые совершенно закроют знакомое им наше верхнее платье. Принц Генрих Да, но я не знаю, под силу ли нам это будет. Пойнс Вполне!
За двоих я ручаюсь: это - отъявленные трусы, которые всегда показывают спины; что касается третьего, то, если он будет противиться дольше, чем следует, я готов навсегда отказаться от ношения оружия. Главная потеха будет заключаться в невообразимом вранье, которым этот жирный негодяй будет вас угощать, когда мы сойдемся за ужином: он станет рассказывать, как он сражался с более чем тридцатью противниками, какие удары наносил и отражал, каким опасностям подвергался; и вся прелесть будет заключаться в опровержении этой лжи. Принц Генрих Ладно, я отправлюсь с тобою; достань всё необходимое и жди меня завтра вечером в Истчипе. Я буду там ужинать. Пойнс Прощайте, милорд. Принц Генрих Вас зная всех, я потакать хочу Пока беспечности разгульной вашей И буду в этом солнцу подражать, Что позволяет облакам тлетворным Скрывать от мира красоту его, А после, пожелав вновь стать собою, Прорвавшись сквозь уродливый и смрадный, Грозивший задушить его туман, Оно восторг тем больший вызывает, Чем дольше были лишены его. Будь целый год веселый праздник, стали б, Как труд, скучны забавы; но когда Не часты праздники, - ждут их прихода; Всего приятней редкая случайность. Так, если жизнь распутную я брошу И уплачу тот долг, что я не делал, - Чем лучше буду слова своего, Тем обману сильнее ожиданья; Как в темной почве блещущий металл, Мое перерожденье засверкает Над прежними ошибками моими И всем покажется еще прекрасней, Чем если б фольги не было на мне: Греша, в искусство превращу я грех И вдруг исправлюсь, к удивленью всех. Король Генрих Была чрезмерно кровь моя доселе Спокойна, холодна и неспособна Вскипать при оскорбленье; видя то, Вы попираете мое терпенье. Но знайте: впредь самим собой я буду - Могучим, грозным, изменив свой нрав, Что нежен был, как пух, и, как елей, Был ласков и утратил уваженье, Лишь гордостью внушаемое гордым.
Вустер Мой государь, не заслужил наш дом, Чтоб бич величия ему грозил, - Величия, чью славу мы своими Руками создали. Нортемберленд Мой государь... Король Генрих Лорд Вустер, удались, затем что вижу В твоих глазах угрозу я и бунт. Ваш вид, сэр, слишком дерзок и надменен, А королевское величество не терпит Морщин угрюмых на челе слуги. Покиньте нас; коль ваш совет и помощь Нам будут нужны, мы пошлем за вами. Уходит Вустер. Нортемберленду Хотели вы сказать?.. Нортемберленд Да, государь, Отказ вам выдать пленников; которых Под Хольмдоном взял Гарри Перси, был, - Так уверяет он, - не столь уж резким, Как вашему величеству сказали: Лишь недоразуменье или зависть В случившемся виновны, - не мой сын. Хотспер Я в пленных, государь, не отказал вам, Но, помнится, когда был кончен бой, Когда я, дух едва переводя, Стоял без сил, на меч свой опершись, Явился лорд какой-то расфранченный, Одет с иголочки, свеж, как жених, И выбрит - словно нива после жатвы, Надушен, точно продавец нарядов. Коробочку с душистым порошком Держал двумя он пальцами, ее То к носу поднося, то отводя.
При близости ее сердился нос, А он всё улыбался и болтал. Когда ж солдаты мертвых проносили, Он грубо их невежами бранил: Как смеют проходить со смрадным трупом Меж благородием его и ветром! Утонченно, по-дамски, выражаясь, Вопросами он сыпал; и внезапно Потребовал всех пленников для вас. От многих ран запекшихся страдая, Я, попугаем этим раздраженный, Терпенье потеряв, ему небрежно Ответил что-то, сам не помню что: Их выдам или нет. Я был взбешен, Что он так чист, и так благоухает, И, словно дама при дворе, лепечет О пушках, ранах, битвах, - черт возьми! Он уверял, что лучше средства нет, Чем спермацет, при внутреннем ушибе, И сожалел в чем был, конечно, прав , Что мерзкую селитру добывают Из безобидных недр земных, чтоб ею Губить коварно статных молодцов; Не будь, сказал он, этих мерзких пушек, Он сам охотно сделался б солдатом! На вздор его бессвязный, государь, Я, повторяю, не ответил прямо И вас молю не дать его докладу Между моей любовью к вам и вашим Величеством как обвиненью встать. Блент Мой государь, коль все учесть условья, То, что бы Гарри Перси ни сказал Лицу такому-то, в таком-то месте, Тогда-то, - с пересказом остальным Всё умереть должно, не воскресая Ему во вред. И как его винить В словах, которые он отрицает? Король Генрих Но ведь готов он пленных выдать мне Лишь с оговоркою и с тем условьем, Что из своей казны внесем мы выкуп За Мортимера, шурина его.
А дурень тот, клянусь душой, нарочно Тех предал жизнь, кого в сраженье вел С Глендауром, кудесником проклятым, Чью дочь граф Марч, как слышно, в жены взял Недавно. Иль казну опустошим мы, Чтобы домой предателя вернуть И выкупить измену? Иль мы будем Радеть о тех, кто сам себя сгубил? Пусть дохнет с голоду в горах бесплодных! Нет, нами ввек не будет назван другом Тот, чей язык у нас просить решится Хоть грош один на выкуп Мортимера Крамольника. Хотспер Крамольник Мортимер! Он никогда б, король мой, не отпал, - Всё лишь войны случайность: эту правду Доказывает ран его язык, Красноречивых ран, отважно им Там, в камышах на берегу Северна Прекрасного, полученных, где он С прославленным Глендауром час почти Свирепо бился, с ним сойдясь грудь с грудью. Бой трижды прерывали, трижды пили Из милых струй Северна, что, страшась Их кровожадных взоров, боязливо Бежал средь тростников дрожащих, пряча Главу свою кудрявую под берег, Политый кровью доблестных бойцов. Коварство низкое для дел своих Не изберет наряда ран смертельных, И благородный Мортимер не мог Для вида лишь их столько получить: Так пусть его крамолой не пятнают. Поверь мне, Охотней с чертом он в единоборство, Чем с Оуэном Глендауром бы вступил.
Тебе не стыдно? Сударь, чтобы впредь Я не слыхал от вас о Мортимере! Пришлите мне скорее пленных, или Я о себе напомню так, что будет Вам не по вкусу. Уходят король Генрих, Блент и свита. Хотспер Явись сам черт и с ревом требуй их, Я не пришлю их. Вслед за ним пойду, Чтоб высказаться, сердце облегчить, Хотя б за это головы лишился. Нортемберленд Как? Опьяненный гневом? Стой, опомнись. Вот дядя ваш.
Входит Вустер. Хотспер Молчать о Мортимере? Нет, к черту! Буду говорить о нем. Сгублю я душу, но к нему примкну! Я жилы для него опустошу, Кровь милую по капле вылью в грязь, Но, попранного, вознесу его На ту же высоту, где ныне блещет Неблагодарный, вредный Болингброк. Нортемберленд Безумен, брат, племянник ваш; виной Тому король. Вустер Кто без меня разжег В нем этот пыл? Хотспер Впрямь, всех он хочет пленных. Когда ж я вновь потребовал, чтоб брат Моей жены был выкуплен, ему Покрыла бледность щеки, на меня Убийственный он бросил взгляд и вздрогнул При имени одном лишь Мортимера.
Нортемберленд Да; и сам я был при этом; Случилось то, когда король несчастный, - Прости нам, Господи, вину пред ним, - Войною на Ирландию пошел. Оттуда, силой возвращенный, он Низложен был, а вскоре и убит. Вустер И в этой смерти нас, покрыв бесчестьем, Винят молвы широкие уста. Хотспер Постойте! Нортемберленд Я это слышал сам. Хотспер Так не виню я короля, что он Кузену смерть желал в горах бесплодных. Но вы-то, возложившие корону На столь забывчивого человека И для него принявшие позор К убийству подстрекателей, ужели Несете целый мир проклятий вы, Орудиями подлыми являясь, Веревкой, лестницей иль палачом? Простите, что так низко я спускаюсь, Чтоб показать вам ваше положенье При короле лукавом. О позор! Ужели скажут в наши дни, ужели Запишут в хроники грядущих лет, Что люди вашей крови, вашей власти Замешаны в неправом деле оба, Затем что Ричарда, - прости вам Бог, - Вы свергли, эту сладостную розу, - Терн, Болингброка-язву посадив?
Иль - что еще позорней - после скажут, Что одурачил вас, отверг, прогнал Тот, для кого позор приняли вы? Нет, время есть еще себе вернуть Вам честь утраченную и подняться Во мнении благоприятном света; Отмстите за насмешки и презренье Спесивцу-королю, что день и ночь Отдать вам долг изыскивает средство, Хотя б кровавой платой вашей смерти. Еще скажу... Вустер Молчи, кузен, ни слова! Я, книгу тайную теперь раскрыв, В ответ на скороспелые упреки Прочту вам кой о чем глубоком, трудном, В себе опасностей таящем столько, Как переход через поток ревущий По древку ненадежному копья. Хотспер Упал - прощай! Или тонуть, иль плыть. Когда опасность всюду от востока До запада, - пускай помчится честь Наперерез ей, с севера на юг. Пусть сцепятся! О, кровь сильней волнуешь, Тревожа льва, чем поднимая зайца.
Нортемберленд Лишь мысль одна о подвиге великом Его за грань терпенья унесла. Хотспер Клянусь, нетрудно прыгнуть на луну И честь сверкающую с бледноликой Сорвать; легко нырнуть и в глубь пучины, Где лот еще не трогал дна, и честь, Что утопает, вытащить за кудри, - Лишь бы потом делить не надо было Ее блага с соперником своим. Товарищество вялое - долой! Вустер Мир целый образов он видит здесь, Но только всё не то, что видеть должен. Хотспер О, смилуйтесь!.. Вустер Шотландцев благородных, В плен вами взятых... Хотспер Всех себе оставлю. Клянусь, не дам ему ни одного; Завись от них души его спасенье, - Не дам; моя десница в том порукой! Вустер Не слушая меня, вперед вы мчитесь. Он их оставит вам...
Хотспер Я сам беру их! Не хочет выкупить он Мортимера; О Мортимере говорить нельзя. Когда он будет спать, к нему проникну И закричу над ухом: "Мортимер! Вустер Кузен, одно лишь слово... Хотспер Все цели я торжественно отринул; Одна есть: злить и мучить Болингброка. А принца Уэльского, гуляку, я Охотно б кружкой эля отравил; Но, думаю, отец его не любит И был бы рад, случись несчастье с ним. Вустер Прощайте. Мы поговорим, племянник, Когда у вас желанье будет слушать. Нортемберленд Иль ты осой ужален, иль рехнулся, Что, уподобясь женщине, свой слух К своим речам приковываешь только. Хотспер Нет, видите ль, я высечен крапивой, Искусан муравьями, лишь услышу О хитреце коварном Болингброке.
При Ричарде, - как, бишь, зовут то место, Чума его возьми, - ну, в Глостершире - Его безумный дядя, герцог Йоркский, Там жил, я ж в первый раз склонил колено Пред королем улыбок Болингброком... Когда вернулись вы из Ревенсперга С ним... Нортемберленд Замок Баркли. Хотспер Да, там. Каких мне сладких слов наговорила Борзая эта льстивая тогда! Подобных плутов в ад! Прости мне, Боже! Я кончил; милый дядя, говорите. Вустер Коль вы не всё сказали, продолжайте; Мы подождем. Хотспер Я всё сказал, клянусь!
Вустер Так вновь о ваших пленниках-шотландцах. Без выкупа их тотчас отпустите; Сын Дугласа орудьем вашим станет, И вам поможет он набрать войска В Шотландии. Есть много оснований, - Я письменно их изложу, - считать, Что всё легко удастся. Вы, милорд, Пока ваш сын Шотландией займется, К достойному и чтимому прелату, К архиепископу вкрадитесь вы В доверие. Хотспер Не к Йоркскому ли? Вустер Да. Не простил Он брата смерть в Бристоле, лорда Скрупа. Всё сказанное мной сейчас - не только Мое предположенье; то, что знаю, Всё точно взвешено и решено; И требуется лишь удобный случай, Чтоб в исполненье это привести. Хотспер Я чую... Всё удастся нам отлично.
Нортемберленд Дичь не подняв, спускаешь свору ты. Хотспер Конечно, это славный заговор! Затем, коль войско Йорка и шотландцев Прибавить Мортимеру... Вустер Так и будет. Хотспер Ей-богу, замысел великолепен. Вустер Спешить нам надо; головы свои, Лишь их подняв высоко, мы спасем, Затем что, как мы скромно ни держись, Король о долге нам не позабудет, Считая, что мы числим долг за ним, Пока он часа для расплаты с нами Не улучит. Смотрите, он уж начал Лишать нас взоров ласковых своих. Хотспер Да, это так. Мы отомстим ему. Вустер Кузен, прощайте.
Не идите дальше, Чем в письмах я вам предпишу. Когда Настанет время, - что случится скоро, - Я к Мортимеру и Глендауру скроюсь, Где вы и Дуглас и все ваши силы, - Я так устрою, - счастливо сойдетесь, Чтоб в руки крепкие нам счастье взять, Что неуверенно теперь мы держим. Нортемберленд Прощайте, брат. Я верю в наш успех. Хотспер Прощайте, дядя. Двор гостиницы. Входит 1-й Извозчик с фонарем в руке. Черт меня побери, если не четыре часа. Большая Медведица стоит уже над новой трубой, а моя лошадь еще не навьючена. Эй, конюх!
Конюх за сценой Сейчас, сейчас! Входит 2-й Извозчик. Всё в этом и доме пошло вверх дном с тех пор, как умер конюх Робин. Как овес вздорожал, он ни в чем радости не видел; оттого ему и смерть приключилась. Я весь в пятнах, как линь. А меня до первых петухов искусали лучше любого короля во всем христианском мире. Ночных горшков никогда не ставят, и приходится мочиться в камин; а от этого блохи разводятся, как пескари. Поди сюда, черт бы тебя побрал, поди сюда! Мои индюшки в корзине чуть с голоду не подохли. Чума на тебя!
Что у тебя, нет глаз во лбу? Оглох ты, что ли? Будь я подлец, если разбить тебе башку не такое же хорошее дело, как выпить. Поди сюда, черт бы тебя побрал! Что, совести в тебе нет? Входит Гедсхиль. Гедсхиль С добрым утром, извозчики. Который час? Гедсхиль Одолжи-ка мне свой фонарь. Я хочу в конюшню пойти, посмотреть на своего мерина.
Я знаю штуки похитрее, которые двух таких стоят. Гедсхиль Ну, так ты одолжи, прошу тебя. Одолжить тебе свой фонарь, говоришь? Пусть сначала тебя повесят. Гедсхиль Скажите-ка мне, к которому часу думаете вы поспеть в Лондон? Они хотят ехать в компании, так как у них поклажи много. Уходят извозчики. Гедсхиль Эй, слуга! Трактирный слуга за сценой Мигом, как говорит грабитель. Гедсхиль С таким же успехом ты мог бы сказать: "Мигом, как говорит трактирный слуга"; разница между тобой и грабителем не больше, чем между подстрекателем и исполнителем.
Ты показываешь нам, как надо грабить. Входит Трактирный слуга. Трактирный слуга С добрым утром, мистер Гедсхиль. То, что вчера вечером я вам говорил, оказалось правильным. У нас остановился один землевладелец из Кентских диких степей; он везет с собою триста марок золотом; я слышал, как он рассказывал об этом вчера за ужином одному из своих спутников. А тот что-то вроде аудитора; везет он с собой тоже много поклажи, неизвестно какой. Они уже встали, велели подать себе яйца и масло и скоро тронутся в путь. Гедсхиль Ручаюсь тебе головой, что не миновать им встречи с ребятами святого Николая.
Мэри Ватсон следовало не только следить за работой прислуги, но также вести расходную часть бюджета. Ей пришлось узнать много нового, от чего она была прежде ограждена. Например, что 50-килограммовый мешок картофеля можно купить за 6 шиллингов, и этого количества хватало четырем-пяти домочадцам на три месяца, т. При покупке же меньшего количества или не в сезон, стоимость потребляемого картофеля возрастала в два раза, уже до 1 шиллинга. Или то, что летом тонна угля которой хватает примерно на месяц обходится примерно в 15 шилл.
Тем не менее едва ли ее вопли нашли бы отклик в прессе, и уж, конечно, не в палате общин, если бы аристократия и крупная буржуазия не возглавили агитацию, рьяно ухватившись за эту возможность скрыть свой ограниченный эгоизм под маской всеобщей филантропии и отделаться от налога, бремя которого они бессильны переложить на плечи народных масс. В то время как во Франции в период republique honnete et moderee [добропорядочной и умеренной республики. Игру эту повели чрезвычайно ловко. С установлением мира [124] представители мелкой буржуазии направили свои атаки не против подоходного налога как такового, а лишь против военной надбавки к нему и его несправедливого распределения. Высшие классы сделали вид, что разделяют общее недовольство, но лишь для того, чтобы извратить его подлинный смысл и подменить требование о снижении обложения налогами мелких доходов требованием освободить от обложения крупные доходы. В пылу борьбы, горя желанием получить немедленное облегчение, мелкая буржуазия не заметила этой подтасовки и не позаботилась об условиях, которые обеспечивали ей поддержку могущественных союзников. Что же касается рабочего класса, который не имел ни собственных органов печати, ни представительства в выборных учреждениях, то о его требованиях не могло быть и речи, Фритредерские мероприятия сэра Роберта Пиля, как известно, имели своей основой подоходный налог. Нетрудно понять, что прямое обложение есть финансовое выражение фритредерства. Если фритредерство вообще что-нибудь означает, то оно означает отмену таможенных пошлин, акцизных сборов и всех налогов, непосредственно препятствующих производству и обмену. Закрыть Как отключить рекламу? Но если налоги нельзя получать путем таможенных пошлин и акцизных сборов, то их приходится взимать непосредственно с собственности и доходов.
Деньги и некоторые цены в елизаветинском Лондоне
До перехода Великобритании на десятеричную денежную систему в 1971 году 1 фунт стерлингов равнялся 20 шиллингам, а 1 шиллинг — 12 пенсам. К 1572 году лондонские торговцы домашней птицей так взвинтили цены, что лорд-мэр и члены городского управления были вынуждены вмешаться и установить следующие расценки: лебеди высшего сорта — 6 шиллингов 8 пенсов, молодой лебедь — 6 шиллингов, аист — 4. два шиллинга, два пенса. Засим соус - ещё четыре пенса. Засим Хересу два галлона - пять шиллингов и восемь пенсов. Анчоусы и херес после ужина - два шиллинга шесть пенсов. Хлеб - полпенса. Принц Генрих: Прекрасно! [Йес, оф ко:с. Хиэ: ю а. З’э’тс ту: паундз фифти:н пэнс, пли:з] — Да, конечно. Вот, пожалуйста. С вас два фунта 50 пенсов. стоила 2 пенса, пирожок — 3 пенса, сосиска — 6 пенсов, а бутылка лимонада — 2 пенса. Поэтому третий завтрак обошелся Кларе в 1 шиллинг 7 пенсов, а ее умирающим от жажды приятельницам в 4 шиллинга 4 пенса! четыре пенса. Засим хересу два галлона - пять шиллингов восемь пенсов. Засим анчоусы и херес после ужина - два шиллинга шесть пенсов. Засим хлеб - полпенса". Принц Генрих.
200 Тысяч Фунтов Стерлингов в Рублях • Немного истории
8 шиллингов Пропитание и пропой: 30 шиллингов за обеды, плюс ещё 30 – за завтраки с ужинами; плюс примерно 60 пенни за выпивку (60 пенсов или 5 шиллингов). Итого 73 шиллинга в месяц, то есть 3 гинеи 10 шиллингов. СССР чек в 7 фунтов 1 шиллинг 8 пенсов 1943 Московский Народный банк, оплаченный бумага 445-36-2-2. 555 фунтов 5 шиллингов 5 пенсов. 777 фунтов 7 шиллингов 7 пенсов. 444 фунта 4 шиллинга 4 пенса. 13 answered. С вас 4 шиллинга 8 пенсов, сэр — Занимательная Англия — LiveJournal. Это самый популярный способ положить на свой банковский счёт сумму с девятью нулями после первой цифры. Эти доллары были выпущены и распространены вместе с британскими фунтами стерлингов, и вместе с векселями 1 фунт, выпущенные правительством в 1917 году. С 1920 года некоторые из частных банкнот также были обесценены, и обменивались по курсу 1 доллар = 4 шиллинга. 2 шиллинга и 6 пенсов, полная крона (crown) - 5 шиллингов и наконец, фунт стерлингов (pound sterling) или по-другому соверен (sovereign), равный соответственно 4 кронам или 20 шиллингам или 240 пенсам.